Крушение России. 1917 - Никонов Вячеслав

Последний дореволюционный всплеск думской оппозиционности был зафиксирован 17 февраля, когда по настоянию многих депутатов в повестку дня был поставлен вопрос об аресте Рабочей группы ВПК. Докладывал Коновалов: «Общее сознание пагубности для страны нынешнего режима и острой опасности, грозящей самому исходу борьбы, если управлять страной будут те же носители власти, ярко подтверждается арестом рабочей группы… Ввергнуты в тюрьму люди, которые работали на большую оборону»[1679]. Особое возмущение думцев вызвали запрет на публикацию обращения арестованных и обнародование того факта, что в составе рабочей группы, скорее всего, был полицейский осведомитель — Абросимов. Думское возмущение уже на следующий день передалось пролетарским массам, вновь было зафиксировано повышение забастовочной активности. Вспыхнула забастовка в лафетно-штамповочной мастерской крупнейшего в Петрограде оборонного завода — Путилове ко го.

Ну а что же правые защитники монархии, неужели они никак не проявили себя в последние дни существования и Думы, и царской власти? Действительно, никак. Последнюю сессию парламента сильно поредевшая фракция правых встретила в глубоком унынии. «Единственной возможной тактикой правых, — отмечает современный историк А. Иванов, — стало молчаливое сидение на думских скамьях, имеющее целью показать правительству, до чего может дойти не сдерживаемая правыми оппозиция, и таким образом заставить власть распустить крамольную Думу»[1680]. Марков инструктировал коллег по фракции, что им больше не следует мешать левым ораторам «договариваться до геркулесовых столбов» и «играть роль вороньего пугала»[1681]. Из лагеря правых монархистов кроме Пуришкевича не выступил никто. Они уходили в историю молча.

С 19 февраля Дума вновь погрузилась в обсуждение продовольственного вопроса. Под председательством Шингарева проходили совместные заседания военно-морской и сельскохозяйственной комиссий с участием Риттиха, главного интенданта генерала Богатько и ряда других высокопоставленных чиновников. Ситуация с продовольствием в столице действительно становилась все более напряженной.

По стране хлеба по-прежнему хватало, да и экономика в целом демонстрировала многие признаки подъема. 24 января 1917 года в Петрограде — впервые с начала войны — возобновила работу биржа, которая сразу же стала ставить рекорды роста индексов. «Публика, пользуясь низкой ценой акций, старалась помещать в них часть своих сбережений. Затем банки, скупив по низкой цене значительную часть этих бумаг, стали поддерживать их приобретение, предоставляя льготы по ссудам и по специальным текущим счетам. Наконец, очень важное значение имели выяснившиеся в 1916 году высокие прибыли промышленных предприятий, особенно работающих на государственную оборону»[1682]. Как это ни покажется странным, биржевая лихорадка продолжалась и в феврале. Газета «Русская воля» отмечала, что «главными основаниями такого повышательного движения являются… обилие денежных знаков в стране, обусловливающее понижение ценности рубля, и переоценка, в связи с вздорожанием всякого рода имуществ, стоимости и тех имуществ, которые принадлежат акционерным предприятиям»[1683]. Хотя биржевой рост был, как видим, во многом связан с усиливавшейся инфляцией, следует отметить отсутствие, по крайней мере, у зажиточной части населения, инвестировавшей в акции, ожидания кризиса, а тем более грозящей катастрофы. Но в низах ощущения были совсем иными.

Злую шутку с режимом сыграла погода. В декабре, январе и на протяжении трех первых недель февраля было исключительно холодно. Вот что писал Гурко, которому той зимой пришлось много заниматься вопросами перевозок: «Во-первых, морозы, в особенности в декабре в хлебородных губерниях, были так сильны, что женщины, которые в деревне, как правило, и выполняют большую часть обычных крестьянских работ, отказывались выезжать с гружеными возами из сел на станции железных дорог, так как многие такие поездки занимали не несколько часов, а целые дни. Вдобавок ко всему, в январе и феврале начались снежные бураны и заносы, которые не только препятствовали доставке зерна на станции, но и нарушали упорядоченную работу железнодорожного транспорта. Мороз доходил до 30 и 35 градусов по Цельсию. Из-за скверного качества минерального топлива локомотивы оказывались неспособны поддерживать давление пара, необходимое для движения груженых составов. Паровозы на целые часы останавливались между станциями, чтобы поднять пар, достаточный для продолжения движения»[1684]. Снег засыпал железнодорожные пути, по всей стране простаивали десятки тысяч вагонов с продовольствием и углем. В Петрограде кончались топливные запасы, из-за чего стали закрываться хлебопекарни и даже крупные предприятия.

Резко подскочили цены. Департамент полиции констатировал: «Ближайшей причиной такого подъема цен послужило массовое закрытие в Петрограде мелких торгово-промышленных заведений, как то: булочных, колбасных, молочных и тому подобных предприятий, вынужденных ликвидировать свои дела вследствие недостаточного подвоза в Петроград необходимого для их производства сырья… Развитие в столице дороговизны в значительной степени является результатом зловредной деятельности торговцев-мародеров, которые в погоне за наживой нередко прибегают к различным недозволенным приемам»[1685]. Но даже в столь тяжелых условиях запас прочности сохранялся. Генерал Васильев, изучив ситуацию в городе, пришел к заключению, «что запасов, имеющихся в наличии, достаточно, чтобы кормить население Петербурга более трех недель, даже если не будет новых поставок. Следовательно, в ближайшее время голод не грозил»[1686].

Однако к началу 20-х чисел повсеместно поползли слухи о введении нормирования отпуска хлеба. Люди бросились к булочным, где образовались очереди, стоявшие ночь напролет на лютом морозе. Забастовка на Путиловском закончилась локаутом, 30 тысяч человек неожиданно оставались без средств к существованию, что заметно усилило нервозность и озлобление в рабочих кварталах. «По «законам экономики» беспокоиться было не о чем, — пишет В. Булдаков. — По законам массовой психологии ситуация была чревата взрывом»[1687].

И в этот момент император неожиданно выехал из Царского Села в Могилев. Почему?

Отъезд императора

Объяснений отъезда Николая II 22 февраля немало. Британский посол Бьюкенен полагал, что на то него были душевные причины: «Атмосфера столицы была настолько насыщена пессимизмом, что император не раз говорил мне, как рад он бывает стряхивать с себя ее гнетущее влияние и возвращаться в более укрепляющую атмосферу фронта»[1688]. Полагаю, таковы были причины отъездов в Ставку в предшествовавшие годы, но только не в разгар бурных политических событий февраля 1917-го. Основания должны были быть куда более вескими.

Многие очевидцы событий уверяют, что императора выманили в Могилев заговорщики, чтобы начать претворение в жизнь своего плана отстранения его от власти. В качестве лица, мнение которого убедило Николая ехать, Вырубова называла его брата Михаила Александровича. «Боялись ли, что Государь догадается о серьезном положении, не знаю, но стали торопить его уехать на фронт, чтобы потом совершить величайшее злодеяние. 19-го или 20 февраля к Государю приехал великий князь Михаил Александрович и стал доказывать ему, что в армии растет большое недовольство по поводу того, что Государь живет в Царском и так долго отсутствует из Ставки. После этого разговора государь решил уехать. Недовольство армии казалось Государю серьезным поводом спешить в Ставку»[1689]. Известно, что великий князь 22 февраля завтракал с императорской четой и, по утверждению Спиридовича, «был очень доволен поездкой Государя»[1690]. Не думаю, что Михаил выступал в этом эпизоде как активный заговорщик. Его — человека в политике недалекого — могли и использовать как транслятора своих мыслей другие люди, прямо заинтересованные выманить императорский поезд на просторы России.