Русский город Севастополь - Сергей Анатольевич Шаповалов

В минной потерне Павлу оборудовали закуток, недалеко от колодца.

– Не бойтесь, ваше благородие, – увещевал Козлов. – Бомбы сюда не закатываются. Дождик не мочит. Сам здесь ночевал не раз. И воздух посвежее, чем в галерее.

Ниша небольшая, но в полный рост встать можно. Шагов пять в длину и столько же в ширину. Сапёры обили стены и потолок досками. Даже пол выстлали. Благо досок много принесли из разбомблённой части города. На одну из стенок прицепили изъеденный молью коврик. Под ковриком поставили раскладную железную кровать. Небольшой столик сколотили. На него водрузили самовар. Для книг смастерили этажерку. Притащили пару простых стульев. Комнатку отгородили зановесочками из парусины от основной галереи.

Вот, я и дома! – усмехнулся Павел, садясь на кровать. Свеча, водружённая в горлышко бутылки, слабо освещала его нору. Немного тоскливо. Но ничего – привыкну, – успокаивал он себя. – Как монах в своей кельи.

– Разрешите? – Зановесочки раздвинулись. У входа стоял Александр. А за его спиной толпились офицеры.

– Сашка! – подскочил Павел и бросился к брату. – Наконец решил навестить. А я, видишь, квартирку новую справил.

– Да уж! – неодобрительно покачал головой брат, оглядывая келью.

– Как я рад, что ты зашёл!

– И есть повод! – многозначительно ответил Александр.

– Какой?

– Что значит – какой? – возмутился в шутку Александр. – У тебя сегодня день рожденья!

Офицеры расселись на кровать и на стулья. Появилась гитара.

Денщики внесли пироги. Александр приказал убрать со столика самовар. Тут же на нем выросла бутыль вина.

– Ты же мне запрещал пить! – напомнил Павел.

– Теперь тебе можно. Ты уже взрослый. Как-никак восемнадцать исполнилось!

***

В конце Екатерининской улицы, где начинался подъем к четвёртому бастиону, стоял полуразрушенный каменный дом. Возле дома, на склоне был разбит сад. Павел проходил мимо, и его накрыло невидимым облаком благоухания весны. Он привык к запаху гари, разложений, сырости, а тут вдруг его окатило давно забытым цветочным ароматом. Он пробрался в сад сквозь разбитую ограду, Огромный куст сирени цвёл среди руин. Голова закружилась. Павел наломал охапку цветов.

Пока переплывал на ялике бухту, держал сирень на коленях, закрывая от пронизывающего ветра.

Удалось помыться в Константиновской батарее и раздобыть свежее белье. Пока мылся, сестра милосердия почистили его шинель и отпарили штаны. На рынке купил новую пару сапог. Старые совсем развалились.

Чистый, отглаженный, с букетом сирени он явился в шатёр Фёдора Ивановича. Как обычно, балаган торговца был полон народу. Офицеры пили и закусывали. Дед Михо находился в привычном углу. Только очаг его не горел, и он ничего не пёк. Старик просто сидел, посасывая трубку. Павлу он показался совсем старым и жалким. Взгляд его потух. Сетка морщин затянули лицо. Спина сгорбилась. Он болен? – подумал Павел.

– Дед Михо, здравствуй!

Старик поднял тусклый взгляд.

– А-а, ваше благородие, – как-то печально сказал он.

– Что с тобой? – Павел присел рядом на перевёрнутое ведро.

– Какие красивые цветы, – тускло произнес старик.

– Я их принёс Марии. Можно передам?

– Её нет. Она в Симферополе у родственников.

– Как? Почему?

– Она же к вам на бастион бегала. Обеды носила. Ей камнями всё лицо побило.

Павел аж подскочил на месте.

– Как она себя чувствует?

– Да, вы не переживайте. Синяки заживут. Может пару шрамиков останется.

– Ты из-за этого такой грустный?

– Нет. У меня другой шрам, прямо на сердце. Видите, сегодня у нас всего два приказчика. Старший Никола записался добровольцем в греческий батальон. Хотел сражаться за родной город вместе со всеми…. Вчера его схоронили. – Из глаз старика сорвались слёзы. – Не знаю, как я это переживу. Почему Бог забрал его раньше меня?

– Прости дед Михо. Я, наверное, не вовремя. – Павел поднялся. Не знал, куда деть сирень.

– Оставьте цветы. Я передам Марии. Может, она сегодня вернётся. Только, зачем вы будоражите сердце девушки? Что вы хотите от Марии?

– Не знаю, – пожал Павел плечами. А что он мог ответить? Чего он хочет?

– Послушайте, Павел Аркадьевич, что дед Михо вам скажет: у неё своя судьба, у вас – своя. Война рано или поздно закончится. Вы вернётесь к себе в Петербург…. А она?

Жестоко, но – правда. Что он мог ответить? Ничего…. Ему стало совестно. Павел положил сирень рядом с дедом Михо, повернулся и вышел не прощаясь.

***

На бульваре под памятником Казарскому играл оркестр. Гуляли офицеры и горожане, те, кто ещё осмелился остаться в расстрелянном городе. Гудела канонада, а на бульваре цвела и благоухала акация. Праздная толпа медленно прогуливались от памятника до улицы, поднимавшейся к библиотеке. Чудом уцелевшие скамейки все были заняты. Вокруг оркестра собрался народ, даже кружились пары.

Павел невольно, неосознанно вглядывался в лица девушек, в глупой надежде увидеть знакомые глаза, тёмные и бездонные…. Тут же в голове всплывали слова деда Михо: «Что вы хотите от Марии? У неё своя судьба, у вас – своя». И слова эти были справедливы. Кто он, и кто она…. И что он хочет от Марии? Но ничего с собой Павел поделать не мог. Неужели он её любит? А если так? Что будет, когда закончится война? Между ними пропасть. Он дворянин, она простолюдинка…. И кто всё это придумал? А если он не доживёт…. Плевать! Не буду просто об этом думать. Мария – и больше никто! Как закончится всё – тогда посмотрим, – решил он, словно вывел формулу спасения, словно заклинание, способное уберечь его от всех несчастий и невзгод.

Солдаты стояли кучкой, что-то обсуждали, посмеивались. Завидев Павла, один другого толкнул в бок, мол: офицер идёт! Товарищи его оглянулись с видом: ну и что? Ну, офицер, ну идёт. Нехотя стали во фрунт, сняли фуражки. Самый бойкий зачем-то сказал: «Виноваты, ваше благородие». Павел махнул рукой: «Отдыхайте! Заслужили».

Оркестр играл вдохновенно, забористо. Павел присел на внезапно освободившуюся скамью. Наслаждался музыкой. Никак не мог надышаться ароматом цветущей весны. Но ни на минуту не удавалось забыть, что он на войне. У дома с разбитыми окнами напротив увидел хорошенькую девушку. Она опиралась на костыли. Одной ноги у неё не было. Рядом мальчик лет десяти с перебинтованной головой и подвязанной рукой. Дальше во дворе стояли два розовых гроба. Вокруг собрались офицеры. Лица скорбные. Фуражки держали в руках. Поп размахивал кадилом, отпевая почивших героев. Протопала рота солдат с ружьями за плечами. Впереди ехал капитан на серой кобылке. Правой рукой держал поводья, а левый рукав был пуст, заткнут за пояс.

С бульвара открывался отличный вид на Сапун-гору. Вершина из белого известняка. Шрамы траншей. Грозный английский редут «Виктория», беспрестанно выпускавший белые клубы дыма из