Русский город Севастополь - Сергей Анатольевич Шаповалов

– Похвально! Покажите-ка, поручик, нам бастион.

– Главнокомандующий на бастионе! – раздалась команда. Тут же расчёты встали у орудий. Офицеры выбегали из блиндажей, поправляя на ходу форму. Сапёры прекратили работы и выстроились во фрунт.

– Беспорядок какой-то, – недовольно высказался генерал, окинув взглядом разрушенные мерлоны. Похлопал ладонью по стволу треснувшего орудия. Остановился возле разбитого пушечного станка.

Кто-то из свиты на французском подсказал главнокомандующему, что надо поздороваться.

– Ах, да, – растеряно кивнул генерал и громко сказал: – Здравствуйте, молодцы!

– ЗдраввввЖелллВашшВысокоБлагогого! – гаркнул бастион.

– Благодарю за службу!

– РадСтаррать!

Он подошёл к одному из орудий. Павел заметил, что ходил он как-то осторожно, будто боялся наступить во что-то мерзкое.

– Ты! – указал он на старого солдата со знаком ордена Георгия на груди.

– Рядовой батарейной батареи Одесского полка, Ерошкин! – гаркнул тот.

– Давно воюешь?

– Так точно!

– Под Силистией был?

– Так точно?

– Ну и как тут?

– Как всегда, ваше высокоблагородие. Мы палим, они палят.

– А это что? – указал генерал на маты из толстых корабельных канатов, закрывающие амбразуру.

– Защита от штуцерных пуль, – объяснил командир батареи.

– И как?

– Пробивает, но редко.

– Ага!

Генерал решил подняться на банкету.

– Я бы вам не советовал, – попытался остановить его Тотлебен.

Генерал растеряно оглянулся на него, но все же полез. Тут же несколько штуцерных пуль ударили в мешки с песком. Главнокомандующий не стал испытывать судьбу и спустился.

В это время в амбразуру ввалились двое пластунов, волоча за собой связанного французского офицера. Генерал невольно отшатнулся от бородатых черноморцев в мохнатых бесформенных папахах.

– Из секрета, – объяснил генералу кто-то из свиты.

– Вы кто? – спросил он у пластунов.

– Черноморский казачий батальон, – ответили ему пластуны.

– Пленного привели?

– Так, вашВысокБродие, Вони ж страху не видають. Ходуть, як у себе в хати. А мы их до себе тягнемо.

Главнокомандующий ничего не понял, обернулся к свите. Ему объяснили слова пластуна на французском. Заслышав родную речь, пленный офицер воскликнул:

– Я выражаю протест! Так не воюют цивилизованные армии! На меня накинули аркан, словно я – лошадь! Затем скрутили, не дав возможности защищаться. Это не честно!

– Я рассмотрю ваш протест, – неуверенно ответил главнокомандующий, поправляя очки на носу.

– Во, раскудахтался, – усмехнулись пластуны. – Пошли, бедовый. – И увели пленного.

На бастионе появился Нахимов.

– Прошу прощения, ваше превосходительство за задержку, – обратился он к новому главнокомандующему.

– Ничего, ничего, – ответил тот. – Я бы хотел с вами осмотреть Корниловский бастион.

– К вашим услугам, – согласился Нахимов.

– Не сейчас. У меня обед скоро. Если, эдак, часика через два.

– Как прикажете.

– А почему вы при эполетах? – строго спросил главнокомандующий. – Был же приказ: всем офицерам снять знаки различия.

– Простите, но эти эполеты я заслужил честью и собственной кровью. Снять не могу, – твёрдо ответил Нахимов.

Видно было, что главнокомандующий растерялся от столь дерзкого ответа. Возникла пауза.

– Пушка! – крикнул сигнальщик.

Ядро прогудело над головами.

– Ваше превосходительство, вам надо уходить, – сказал командир батареи. – С той стороны заметили, что на бастионе собрались офицеры, начнут бомбить.

Главнокомандующий коротко кивнул и быстро направился в сторону города. Свита поспешила за ними. Нахимов и Тотлебен остались на месте.

– Это наш главнокомандующий, стало быть? – тихо спросил солдат у унтер-офицера.

– Стало быть – так, – ответил тот.

– Странный какой-то. По-хранцузки лопочет – будьте-нате, а по-нашему не понимает. Как же с ним воевать?

– Как и раньше. Что ты, Глушко, ерунду какую-то спрашиваешь. Наше дело – стрелять, а они на каком хотят, на таком и гуторят.

– Вы хорошо знаете князя Горчакова? – спросил Нахимов.

– Знаю, – нехотя признался Тотлебен.

– И каков он?

– Если честно, ничего хорошего от него ждать не стоит. Прослыл, как исполнительный штабной офицер. Но стратег из него – никакой. Меньшиков, тот хоть умел принимать волевые решения. Горчаков – совсем из другого теста.

– Неужели кроме него некого было поставить над нами?

– Видать – некого, – пожал плечами Тотлебен.

– Чем же он проявил себя, что нынче поставлен главнокомандующим?

– Прослужил больше двадцати лет начальником штаба у фельдмаршала Паскевича. А Иван Фёдорович ещё тот деспот был. Попробуй ему слово поперёк сказать. Терпеть не мог, когда младшие возражают, а ещё, не дай бог, советовать начнут. Долго у него никто не держался. Горчаков был тихим, исполнительным, не смел пискнуть без надобности. В итоге: встал во главе Дунайской армии по уходу Паскевича.

– И провалил Дунайскую компанию, – докончил Нахимов.

– Вы абсолютно правы, – горестно согласился Тотлебен. – Горчакова нельзя обвинить в трусости или некомпетентности, но будь он хоть немного смелее и инициативнее, давно бы взяли Силистрию и разбили Омер-пашу в пух и прах. Но, что есть – то есть.

Весна

Утро выдалось ясное и тёплое. Павел привёл взвод сапёров на четвёртый. Удивился, увидев, как солдаты наводят порядок. Все осколки и неразорвавшиеся бомбы были сложены в яму. Воронки от взрывов присыпаны. Площадки под орудиями вычищены и даже кое-где подкрашены. Перед образом горело сразу с десяток свечей, а под иконой, место, где складывали убитых для отпевания, посыпано свежим песком.

– Что произошло? – спросил он у фельдфебеля. – Командир отругал за беспорядок?

– Дак, ваше благородие, Светлое Воскресение завтра. К празднику готовимся.

– Маркела! – крикнул сигнальщик. – Наша.

Большая семипудовая бомба шмякнулась посреди дворика, тут же оглушительно бахнула. Осколки, клочья земли полетели во все стороны.

– Носилки! – раздалось у дальнего орудия.

– Вот, нехристи! – воскликнул в сердцах фельдфебель. – Ваше благородие, – обратился он к майору, командовавшему артиллерией. – Дозвольте похристосоваться с англичанами.

– Давай! – разрешил тот.

– А вон-а, смотри, что я им приготовил! – сказал фейерверкер, показывая бомбу, расписанную краской, словно пасхальное яйцо. – Угостим?

– Это ты зря, – недовольно покачал головой фельдфебель. – Негоже символы христовы на снарядах рисовать. Христос к любви призывает, к милосердию, а бомбы – смерть несут.

– Так, пластуны сказали, что в окопах сейчас одни турки сидят, а они – нехристи, – оправдывался фейерверкер.

– Все равно – не надо! – стоял на своём фельдфебель.

Сменившись вечером, Павел направился к собору Петра и Павла. Соборы запретили подсвечивать, чтобы не давать ориентир для вражеских ракет. На центральном Городском холме уже собралось множество народу. Собор стоял во мраке, строгой архитектурой своей, напоминая афинский Парфенон. Прямоугольный. Ряд колон дорического ордена. Без куполов и колокольни.

Двери были распахнуты, но внутрь не протолкнуться. В сумраке теплилось множество огоньков. Пел хор. Священник густым басом вёл службу. Павел попытался как-то протиснуться.

– Кречен, вы что ли? – остановил его у входа поручик Константинов. – Не лезет туда. Офицерам приказано находиться снаружи на случай тревоги.

– Да неужто посмеют напасть? – не поверил Павел. – Они тоже сегодня Пасху празднуют.

– С них не станется. Им все равно кому служить: Богу или