Русский город Севастополь - Сергей Анатольевич Шаповалов

***

Павел безвылазно находился на четвёртом бастионе все дни бомбардировки. Лишь изредка удавалось поспать в минных галереях, прямо на земле. Ему приносили обед. Обычно на бастион пробирался Самылин с горшками и кастрюльками. Но иногда караульные говорили, что приходит какая-то барышня. Ей не разрешают проходить дальше Язоновского редута. Матросских жён запретили пускать на бастионы, после того, как несколько женщин погибло в один день. Павел знал, что эта девушка – Мария. Кто, кроме неё мог приносить такой ароматный, свежий хлеб и такую вкусную, наваристую похлёбку из баранины с фасолью. Он просил караульных передать ей, чтобы она больше не приходила. Здесь опасно. Но на следующий день вновь ему передавали корзинку с обедом. Иногда Самылин приносил вместе с перловой похлёбкой кусочек пирога.

– От ангелочка вашего, – объяснял он. – Господи, маленькая, а такая настырная. Возьми, говорит, передай барину. Я над пирогом молитву оберегающую прочитала. Он его съест, и его не убьют.

Павел весь завшел и пропах гарью. Казалось, рубаха на нем шевелиться. Ноги покрылись язвами. Грязь так въелась в ладони, что её, казалось, теперь никогда не отмоешь. Часто помогал сапёрам на работах, так, что сбивал руки в кровь. Заматывал пальцы тряпками. Тотлебен побывавший с ревизией на бастионе, выслушав доклад капитана Мельникова, поглядел на Павла и разрешил ему пару дней отдохнуть в городе.

– Отмойтесь хорошенько, Кречен, – требовал Тотлебен. – Вы видели когда-нибудь грязного крота? То-то! У крота всегда шкурка блестит.

Спустившись с бастиона, Павел не узнал город. Корабельная и Артиллерийская слобода превратилась в обугленные руины. Среди дымившихся куч камня и досок сиротливо торчали печные трубы. В опустевших двориках царило разорение. И на фоне этих страшных разрушений цвели уцелевшие сады.

Даже по Екатерининской улице попадались следы бомбардировки. Но некоторые лавки по-прежнему продолжали вести торг. Торговцы перебирались с первых этажей в подвалы. По-прежнему зазывала к себе кондитерская, где можно было выпить кофе или шоколад. Табачные лавки. Магазинчики со всякими бытовыми мелочами, в которых можно было купить всё от нитки и иголки, до новых сапог. Среди руин и валявшихся вражеских ядер дети играли в свои шумные игры. Строили из какого-то хлама бастионы и ходили в атаку. Павлу даже стало немного стыдно за помятый вид, когда мимо прошли две дамы в нарядных накидках.

Он добрался до гостиницы, где снимал квартиру, и увидел проломленную ракетой крышу, закопчённые оконные проёмы, груду мебели у входа. Тут же рядом стоял Самылин, охранял вещи.

– Все, что успел вынести, – виновато сказал он, показывая на узлы.

Павел обнаружил среди спасённого скарба свой кофр, обгорелые книги и дедову саблю.

– Спасибо, – поблагодарил он матроса. – Главное – сабля и книги, – остальное мог бы не выносить.

Они с Самылиным присели на спасённый гостиничный диван с прожжённой бархатной обивкой и спокойно закурили. Самылин всё силился что-то сказать. Его так и распирало, но он никак не мог решиться.

– Ну, что у тебя? – наконец первым спросил Павел.

– Да, тут матросики знакомые заходила, байки травили, – начал неуверенно Самылин. – Они на шестом бастионе у орудий стоят.

– О чем же байки?

– Дружок у меня Золотухин из тридцать шестого экипажа, канонир. Он наводчик от Бога. Рассказывали, как стрелял по английской батарее. До неё, если не врут, сажень восемьсот будет. Так Золотухин четыре амбразуры одну за одной засыпал и орудие сбил.

– Молодец!

– Дока! – кивнул Самылин. – Так ему начальник отделения в награду три серебряных рубля дал. Представляете, целых три рубля серебром! Батарейный командир ещё два добавил, и пехотные офицеры скинулись – пять ассигнациями дали. Он загордился, пригласил друзей из прислуги, как затихнет канонада, сбегать на бульвар, да по рюмке пропустить.

– Так многие делают.

– Но Золотухин не пил никогда. Уж не знаю, что за история у него приключилась, но он от водки всегда отказывался, а тут – решился. Не иначе – чёрт попутал.

– Ну, и что было дальше?

– Гуляли матросики. Золотухин угощал от души, нищим подавал. А деньги у него рядом на скамейке, под фуражкой лежали. Пришло время платить. Он – цап фуражку, а там – пусто! Видать, нищие и стащили. А он по-пьяному делу подумал на товарищей своих: мол, пошутить над ним решили. «Экие, – говорит, – вы сволочи! Я к вам со всей душой, а вы меня обидеть захотели!» Полез в драку, да ему бока намяли. Воротился он на бастион весь в синяках, с юшкой под носом, обнял орудие своё и давай рыдать, жалиться ему, мол: одна ты меня не обижаешь. Батарейный командир увидал, велел его убрать в землянку, чтобы проспался. Его попытались оттащить от пушки, так он банник схватил и в драку полез. Скрутили дурака пьяного, а на следующий день командир вывел всех, с кем он дрался и сказал: от него ему двадцать пять линьков, и кого он обидел, сами пусть бьют, сколько считают нужным. Двадцать пять командирских ему отпустили, но больше бить не стали, сказали, что прощают ему, мол, пьян был, не соображал. А он им говорит: «Спасибо, братцы, что помиловали, да только я себе простить этого свинства не могу. Поставьте, – говорит, – меня в амбразуру и с ружья рассчитайте».

– И чем всё закончилось?

– Как у нас, у матросов заканчивается? Дали ему по оплеухе, а потом поцеловались. Он вновь к орудию стал. Ни капли не пьёт.

– К чему ты мне все это рассказываешь? – Павел понял, что Самылин о чём-то хочет его просить. А историю про пьяного матроса завёл, чтобы разговориться.

Самылин стащил с головы фуражку и с надрывом произнес:

– Ваше благородие, Павел Аркадьевич, стыдно мне. Перед товарищами стыдно.

– За что?

– За то, что в городе сижу, в тепле и уюте, а они на бастионах кровью истекают. Не могу я так! Христа ради, отпустите меня. Матрос я. Стреляю с ружья хорошо и с пушкой умею обращаться, а у них там прислуги не хватает.

Павлу вдруг стало грустно на душе. Как же так? Он привык к Самылину. А как теперь без него? Не отпустить совесть не позволяла. Он же в бой рвётся, к товарищам.

– Коль решил, я не смею тебя держать. Устав – уставом, а совесть – она превыше, – согласился Павел, скрепя сердце. – Но обещай мне одно!

– Все что попросите! – обрадовался Самылин.

– Не высовывайся зря!

***

Куда теперь? В городе и остановиться негде, – все разрушено. Идти искать уголок в Николаевской батарее не очень хотелось. Там без того теснота. Павел плюнул, нанял за рубль двух солдат, чтобы отнесли его