Белые пешки - Екатерина Звонцова

первой прошла к указанной скамейке и уселась, скрестив на груди руки. Старушки по соседству правда покосились с интересом.

– Зря язвите, – сообщила Марти. – Одна из них служила снайпером. Вон та, которая вяжет синий носок и у которой мопс.

Рыков смерил старушек оценивающим взглядом и сел с Марти рядом. Невольно она опять обратила внимание, насколько он выше; рядом они выглядели как карликовый пудель и огромная овчарка. Марти досадливо поморщилась: по поводу роста у нее комплексов никогда не было. С чего бы теперь им появляться?

– Ну? – лениво спросила она, поняв, что Рыков не собирается заговаривать первым. – Что вам нужно?

Он еще немного помедлил, словно подыскивая нужные выражения, и наконец просто протянул Марти свою широкую крепкую руку.

– Что означают эти кольца на запястье?

Ага. Значит, на безрыбье «чушь, достойная психов» уже не кажется ему такой чушью. Про себя Марти восторжествовала, но на лице изобразила самое скучающее выражение.

– Я же говорила. Жизненные силы, отпущенное время, хотя и в меньшей степени. – Она взяла его ладонь в свою.

– И почему у меня всего одно?

Смешно, каким тоном он это спросил. Требовательно так. Будто ему помидоров на рынке недоложили в пакет. Марти едва не фыркнула, а одновременно подзалипла: в который раз обратила внимание на глубокий свинцово-серый оттенок энергетического поля Рыкова. Довольно необычно: как правило, ведь все ауры лежат в спектре радуги. Серебряный, золотой, белый, черный встречаются еще реже лилового. Тут, конечно, можно было, поднапрягшись, поймать слабую голубизну, но с трудом.

– А сколько вам лет? – рассеянно спросила она.

– Тридцать восемь. – Тут он попытался улыбнуться. – Как попугаев.

– Ну…

Марти честно принялась рассматривать четкие глубокие линии. Вообще у Рыкова были необычные руки – жесткие, жилистые, странные для прокурорских: в большинстве они не марались грязной работой, не чета простым операм. Да еще шрамы… И немало. Один виднелся даже под волосами, на шее. Хотя бог знает, что он там делал в военке и в этой своей Европе. По повадкам он был вообще не следак, скорее бандит.

– Бывают исключения, – понимая, что он ждет более внятных объяснений, наконец продолжила Марти. – Все-таки хиромантия не наука. Могу успокоить: ваша ровная линия жизни и отсутствие крестов на холмах сулят спокойную смерть в доме престарелых или придорожной канаве еще не скоро.

– Вот как. – Он усмехнулся. – Благодарю. Но я не потому спрашиваю.

Она так его и не отпустила, решила проверить еще кое-что. Пощупала место под большим пальцем, холм Венеры. Некоторые предположения тут же подтвердились. Ха, с таким характером – неудивительно, одной красивой рожи недостаточно, чтобы чья-то симпатия заходила дальше первого впечатления. Марти прикусила язык, борясь с желанием ляпнуть о своей догадке, и вместо этого невинно уточнила:

– Что вы тогда хотите узнать?

– Думаю о мотивах маньяка, – отозвался Рыков, не мешая Марти мять свою ладонь.

– Есть новые данные? – осторожно уточнила она, но следователь немедленно принял тошнотно-официальный вид.

– Если бы и были, вы в группу не включены.

– А то, что я вас консультирую, это тогда как? – Марти отпихнула его и демонстративно отряхнула ладони.

Рыков с готовностью напомнил:

– Ну, помогать органам – ваш гражданский долг. – Он слегка помрачнел. – Была бы еще польза.

Марти не полезла в споры, только пожала плечами, мол, «чем могу». Рыков тоже замолчал, больше не глядя на нее: откинулся назад, развалился, зажмурился и приподнял голову к небу. Оно было сегодня почти весеннее; из-за пухлых облаков пробивалось солнце. В нем даже облик становился вполне приятным, человеческим. Особенно когда из-за ветра жесткие русые пряди по-мальчишески падали на лоб.

– Слушайте, я все сказала, – произнесла Марти, когда наблюдать картину идиллического умиротворения ей поднадоело. – Хотите чего-то еще?

Рыков не изменил расслабленного положения, только открыл глаза. От яркого света зрачки были узкими, радужки – очень светлыми, льдисто-серыми. И хотя на тонких губах играла рассеянная улыбка, в голосе опять звучал металл.

– Хочу я, конечно, чтобы вы, Марина, не путались у нас под ногами и не выдумывали версии, от которых у нормальных людей волосы дыбом. Но что-то подсказывает, – он правильно истолковал злобный взгляд, – что этого не будет… Так, цыц!

Он сказал это в тот самый миг, когда она собралась рявкнуть матом. Марти скрипнула зубами и заткнулась, решив дослушать.

– …И поэтому я спрошу: вы ничего не знаете об этих убийствах, – он снова сел прямо, – такого, чего, например, наш узколобый Левицкий может… не понимать, не принимать, бояться?

Намек был ясен. Рыков теперь не сводил с нее взгляда, нетерпеливо постукивая носком сапога по земле. Марти неожиданно даже для самой себя замялась.

– А почему вопрос задан именно мне? – Она спохватилась. – И что, вы, обзывающий меня-то наркоманкой, менее узколобы?

Было похоже, что Рыков смутился. У него стал довольно виноватый вид.

– Я не хотел обидеть вас тогда, – тихо сказал он. – Простите. Но вы, как, опять же, дочь милиционера, могли бы примерно понять гамму моих чувств в то утро, а если глобально, то в ту неделю. – Он смешно закатил вдруг глаза и кого-то передразнил писклявым голоском: – «Иван Леопольдович, вы такой умница, держите-ка в нагрузку застарелое дело о маньяке, которое мы недавно обнаружили прямо у себя под носом! И езжайте, езжайте на труп, там еще, скорее всего, будет опер, у которого лет двадцать назад подозревали вялотекущую шизофрению!»

Марти рассмеялась от самой сценки, но все-таки добавила:

– Отвратительно. У Алефа нет шизофрении. Странно обсасывать это столько лет спустя, карательная психиатрия кончилась. Он пашет правда как бык и очень добрый.

– Да. Я тоже не люблю, когда дела закрывают ради галочек, а людей мажут говном. – Рыков вздохнул. – Я знаю, Марина, что он хороший человек. Позже, когда он вернулся в органы, я с ним пересекался. Но мне не очень нравятся разговоры о мистике.

– И все же вы их ведете. – Марти всмотрелась в него, кусая губы. Спросить? Не спросить? Про…

– Сейчас ощущение, что их ведут все. – Он сам наклонился к ней, без угрозы, но требовательно. – Вот вы. Что вы там такое несли про корабль, с которого я сошел?

– Я…

Марти замерла. Он смотрел неотрывно, мирно и… мать его, с любопытством, таким искренним, какое сложно сыграть. Мысли заметались. Марти попыталась сообразить, на чем, на какой нестыковке во всем этом поймать его или себя. Пальто на нем было посветлее, прическа такая же, руки такие же, а еще ведь фляга… Фляга, из которой она выпила, а потом проснулась в море. Да господи. Неужели она совсем того?.. Или?..

– Ничего, – пробормотала она. Становилось как-то нехорошо, разговор хотелось