Волгины - Георгий Шолохов-Синявский

Станок, одетый в дощатую оболочку, медленно сползая по деревянным брусьям с грузовика. Прохор Матвеевич неотрывно смотрел на него.

«Дождались, дождались», — повторял он про себя.

Он вспомнил солнечный октябрьский день, печальную картину эвакуации, захламленный стружками двор, неуютные, опустевшие цеха, вспомнил, как сидел в подавленном настроении на скамейке, у клумбы…

Прохор Матвеевич, будто очнувшись, взглянул на свои руки, как бы желая проверить, те же они или изменились. Пальцы уже покрылись коричневыми пятнами спиртового лака… Руки были те же… Он был счастлив — он работал…

Ларионыч снова подошел к нему.

— Ну как, Проша? Доволен?.. А помнишь? — прищуриваясь, спросил Ларионыч и кивнул на токарный цех.

— Не вспоминай. Хватит, — махнул рукой Прохор Матвеевич. — Чтоб такой беды никогда больше не было.

— Если постараемся, не будет, — многозначительно заключил Ларионыч. — Слышал? Сегодня решили ставить наши коренные. А кустарные, сборные, побоку…

— Вот и хорошо. Медлить незачем.

…После экстренного, собранною в цеху производственного совещания приступили к установке прибывших токарных станков. Бетонные панели для них были подготовлены заранее; несколько старых станочков боязливо, как бедные родственники, жались к стене, уступая место приехавшим издалека важным законным хозяевам.

Рабочие снимали со станков их дорожную одежду — доски, бережно разбирали липкие от масла детали, сносили в цех. Слышалась команда: «Отпускай! Раз-два — взяли!» Верещали лебедки, позванивали молотки.

Прохор Матвеевич то и дело прибегал из своего столярного, «художественного», как он сам его называл, цеха взглянуть, как шла установка. Мастер токарного цеха, потирая руки, говорил ему:

— Тебе, я вижу, Матвеевич, не терпится… Иди, иди к себе. Никого не пущу. Закрою цех — и никого! А послезавтра открою и скажу: «Пожалуйте на новоселье!»

Прохор Матвеевич шел к себе и, тихо чему-то улыбаясь, принимался за свою резьбу.

Новое, еще не испытанное вдохновение охватывало его.

Вечером, придя домой, старик достал перед ужином из шкафа маленький графин, рюмки и огорошил строгую Анфису неуместным, по ее мнению, предложением:

— Ну-ка, свояченя, давай по маленькой за наших дорогих гостечков…

— За каких еще гостечков? — испуганно вытянула темное, совсем высохшее, похожее на ржаной сухарь лицо Анфиса Михайловна. Ты что, Прохор? Очумел, никак? Сашу, что ли, вздумал рюмкой поминать?

— Давай, давай, — весело и нетерпеливо приказал старик. — Сашу само-собой помянем, а станки… фабрику… безотлагательно. Станки вернулись наши, Михайловна… Мускулы фабрики. Все опять на месте… Все, как было! Чокайся, что ли, станичница.

Анфиса все еще с недоумением глядела на старика и вдруг, охваченная радостью, сиявшей в его глазах, сама не зная почему, взяла рюмку…

Прохор Матвеевич выпил, не поморщившись. Щёки его разгладились и сразу порозовели.

Тетка Анфиса, как собственная тень старика, последовала его примеру.

— Вот так-то! — крякнул Прохор Матвеевич. — Жизнь вернулась к нам, Анфисушка… Поняла? Жизнь… Теперь бы всех опять под крышу, и дело с концом…

Анфиса тихо всхлипнула, закрыла лицо платком.

— Сашеньку… Сашеньку-то не вернешь…

— Ну-ну! — строго покосился на нее Прохор Матвеевич. — Довольно. Хватит…

…В одно из воскресений в половине июня, когда Прохор Матвеевич и все, с кем он встречался, особенно подробно обсуждали успехи Красной Армии и начавшееся вторжение союзных войск во Францию, к нему кто-то постучал.

Анфиса открыла дверь. У порога, стоял худой незнакомый мужчина в черной железнодорожной форме.

— Мне бы Прохора Матвеевича. Разрешите?

— Заходите, — недоверчиво оглядывая незнакомца, пригласила Анфиса.

Мужчина вошел в переднюю, снял фуражку и остановился, переминаясь с ноги на ногу. Прохор Матвеевич с изумлением, все еще не узнавая, смотрел на гостя.

— Забыли? Не припоминаете? — невесело улыбнулся мужчина, и улыбка подчеркнула вдруг его молодость и в то же время странную блеклость его болезненного лица, сильно помятого, видимо, перенесенными невзгодами.

— Товарищ, Якутов? Юра? — удивленно вскрикнул Прохор Матвеевич.

— Да… Бывший жених вашей дочери, если не забыли… — с горечью напомнил Юрий.

— Вот-вот… Вижу, лицо знакомое… Пожалуйте в комнату, — пригласил Прохор Матвеевич.

— Благодарю. Я ненадолго…

Юрий Якутов как будто избегал прямого и приветливого взгляда старика.

— Давно, давно вы к нам не заходили, — сказал Прохор Матвеевич. — В эвакуации, должно быть, находились?

— В эвакуации, — уклончиво ответил Юрий.

— А сейчас где?

— Опять в Управлении…

— Вот и славно. На месте, стало быть, — обрадовался старик. — Изменились вы после того, как бывали у нас. Не узнал бы где-нибудь на улице, ей-право.

По нездоровому лицу Юрия пробежала болезненная судорога.

— Очень много пришлось пережить, сами знаете… Люди долго еще не будут узнавать друг друга. Страшно, страшно все, что мы пережили…

— Да, да, да, — как будто из вежливости соглашался старик. — Мы вспоминали вас после того… Танюша-то, не спросись, не посоветовавшись, уехала на фронт…

Юрий украдкой оглядывал комнату, тянулся взглядом к двери, которая вела когда-то в комнату Тани.

Анфиса беспокойно посматривала на странного, чем-то встревожившего ее гостя.

Расставив колени и сутулясь, Юрий рассказывал:

— Папа, мама и сестра сейчас в Гомеле. Там их фронтовой госпиталь. А я, как видите, один… Квартира сохранилась и некоторые вещи…

Он вдруг встал, смущенно и взволнованно огляделся. На лбу его с глубокими залысинами выше висков заблестел пот. Он вынул не особенно чистый носовой платочек и стал вытирать им лоб.

— Вы меня извините, — заговорил он глухим голосом. — Мне нужен адрес Алексея Прохоровича и Виктора. Я не мог узнать. Мне надо написать им…

Юрий заметно волновался, глаза его все еще не могли остановиться на чем-нибудь надолго.

«Как потрепало человека… А ведь еще молодой парень», — с искренним сожалением думал Прохор Матвеевич. Он отыскал адреса, дал Юрию.

— Вы же знаете, — не утерпел, похвастал старик. — Алексей — уже дивизионный начальник по политической части. А Витенька дважды Герой Советского Союза. Полсотни самолетов сбил.

— Знаю, знаю, как же, — безучастно ответил Юрий.

— Вам, может быть, и дочкин адрес дать? — доверчиво спросил Прохор Матвеевич.

Юрий вспыхнул:

— Да, да… Пожалуйста… Я думал… Я написал Валентине… сестре… Она должна сообщить… Они где-то там, вместе…

«Вот оно что, — подумал старик. — Пришел узнать о Танюше, а спрашивает об Алеше да Викторе!»

— Да, да, все на войне, все… — не без гордости заявил старик. — Вот только Павел совхозом заправляет.

— Извините… Мне надо идти. Благодарю вас, — протянул руку Юрий.

Пожимая ее, Прохор Матвеевич ощутил: рука была холодная и вялая.

— Захаживайте к нам. Может, что нового будет от Тани, — сказал старик.

Когда Юрий ушел, тетка Анфиса сказала:

— Чего он так озирался? Как все едино украл что-нибудь. И этот сватался к Танюшке?.. Ах, боже, мой…

Прохор Матвеевич только недоуменно пожал плечами.

…А через неделю по всему городу загремели радиорепродукторы, возвещая о новом широком наступлении Красной Армии по всем белорусским фронтам.

— Пошли… Опять двинулись, — сияя, сказал Прохор Матвеевич, встретившись утром в цеху с Ларионычем. — Семьсот сорок населенных пунктов освободили, я подсчитал.

В цехах и всюду на улицах за внешней сдержанностью чувствовалось ликование. Ежевечерне Москва сообщала об освобождении новых городов, гремели победные салюты. Приходя домой, Прохор Матвеевич часами простаивал у своей карты с газетой в одной руке и с бумажными флажками в другой. Сосредоточенно посапывая, напряженно всматриваясь сквозь очки, он втыкал флажки в карту с таким видом, словно сам двигал полками, дивизиями, армиями.

Все ближе и ближе к границе надо было передвигать флажки. В некоторых местах они уже перешагнули за жирную красную черту, и Прохор Матвеевич в немом восхищении и изумлении покачивал головой.

Таня получила от Юрия письмо в то время, когда санвзвод, еле поспевая за продвигающимся вперед батальоном Гармаша, задержался на ночь в полуразрушенном селе далеко за Днепром. Письмо привез из медсанбата вечером знакомый санитар. Шла эвакуация раненых, и Таня, усталая, измученная, смогла прочитать его только перед рассветом.

В переполненной спящими санитарами и бойцами хате разносился громкий храп и стоны ожидающих очередного транспорта раненых. Огонь в гильзе коптил, глаза Тани слипались от усталости; все тело словно было наполнено тяжелым песком, и далекий, еле внятный голос Юрия, звучавший из каждого слова письма, казался ей странным, нереальным, точно снился ей.