Волгины - Георгий Шолохов-Синявский

Опять перед Алексеем Волгиным раскрылись знакомые, орошенные слезами и кровью места, те самые, по которым два с лишним года назад он уходил вместе с отступающей армией на восток…

Алексей вдыхал запах белорусских лесов, полей. С волнением всматривался он в карту, читал знакомые названия городов — Бобруйск, Осиповичи, Минск, Барановичи. Города эти лежали теперь совсем близко. Там, за Жлобином, куда готовила новый удар Советская Армия, находилось село, которое все чаще рисовалось в его воображении; во всяком случае это были те места, где Алексей мог предпринять поиски сына… Все напоминало здесь о пережитом в 1941 году. Вот выжженная до корня деревня… Не сюда ли, на головы женщин и детей, сыпались фашистские бомбы? Не здесь ли заживо погребены сотни мирных людей? А вот переправа! Как она похожа на ту, у которой он наводил порядок тогда, в первый тяжелый день войны. А вот дорога, та самая дорога, по которой он шел в августе позапрошлого года!

И Алексей прикладывал к карте масштаб, отсчитывал каждый километр, искал название села, о котором упоминал в своих рассказах Иван Дудников… Алексей начинал верить в маловероятное.

Огибавший Белоруссию с юга от Мозыря до Ковеля и к северу от Витебска фронт остановился на месте до июня 1944 года. К этому времени вся правобережная Украина и Крым были освобождены от врага, а на юге советские войска уже вошли в Румынию и нависли над Яссами. Война подходила к решающему этапу.

В конце мая 1944 года Алексей Волгин, возвращаясь в дивизию из политуправления фронта, заехал в авиаполк полковника Чубарова навестить брата.

Аэродром он нашел у небольшого хуторка, между двух лесных зарослей. Рядом, в двух километрах, на поляне стояло несколько самолетов-макетов, на них немцы иногда сбрасывали свои фугаски, а настоящий аэродром оставался невидимым и невредимым.

Алексей не видел Виктора почти год, от самой Курской дуги. Братья встретились у маленького озерка, под тенью верб, у землянки.

— В ресторан наш хочешь? — после обычных приветствий и объятий предложил Виктор. — Это мы так свою столовку называем. Сейчас я отдыхаю, и мы можем спокойно посидеть.

— Нет, в ресторан не хочу, — с ударением на слове «ресторан», — сказал Алексей, ведя Виктора под руку. — Лучше вот здесь в леске, на травке, расположимся. Гостить долго некогда.

Небольшой лесок звенел птичьими голосами, был полон теплым благоуханием майского дня. На нежной траве, пробиваясь сквозь листву деревьев, дрожали солнечные блики.

— Хорошо у нас, правда? — спросил Виктор.

— Курорт, — улыбнулся Алексей и опустился на усеянный желтыми одуванчиками травяной ковер.

— Вот ты уже и полковник, Алешка, — сказал Виктор, как бы любуясь пополневшей солидной фигурой брата, сверкающим набором орденов и медалей на его груди.

— Ты тоже не намного отстал, — обычным покровительственно-шутливым тоном сказал Алексей. — Эскадрильей командуешь. Сколько самолетов на твоем счету?

— Сорок девятого на прошлой неделе сбил, — скромно ответил Виктор. — Представлен на дважды Героя…

Алексей все внимательнее приглядывался к брату. В облике Виктора появилась какая-то неуловимая сдержанность. Он уже не волновался, не горячился, как прежде, движения его стали скупыми, более спокойными. Такой же спокойный, чуть насмешливый взгляд как бы говорил:

«Сбиваю фашистов, что о них говорить. Дело привычное».

Алексей стал рассказывать о последних письмах из дому, от Прохора Матвеевича и Павла, о тех радостных нотках, которые все ощутимее звучали в письмах отца.

— Старик наш даже пошучивать стал в письмах и хвастать. Вот то-то закончили, то-то сделали, а вы, дескать, все копаетесь.

— А что с Таней? — спросил Виктор. — От ее редких писулек так и несет панихидой.

— Татьяна — жива-здорова, но у нее личное горе. После одного случая на Курской дуге… Погиб один хороший офицер… Скромный, умница… Очень славный парень… Ну, и загрустила Танюшка.

Виктор задумчиво глядел куда-то вдаль, на укрытый ветками самолет.

— Рано еще подводить итоги личных утрат и душевных ран, война еще не кончилась, — с несвойственной ему грустью заговорил Виктор. — Но то, что мы пережили и еще переживем, заставит нас над многим задуматься, многое оценить заново. Вот и себя я стал сознавать как-то глубже, сильнее. Умнее я стал, что ли, черт меня возьми! И боюсь я только одного — не дожить до того счастья, когда уже не будет войны. — Виктор помолчал. — Вот и тебе, Алеша, теперь придется по своим местам проходить, — напомнил он. — Подумать только: скоро — граница, опять те рубежи, где мы стояли 22 июня.

Алексей вздохнул:

— Да, скоро…

Над головой беседующих братьев зашумела листва, запорхала, защебетала налетевшая птичья стая. У самого края леса завыл запущенный для пробы авиационный мотор. Чуть уловимый ветерок принес с поля медовые запахи цветущей гречихи, зашелестел листьями.

— Скажи, Алеша… Мне давно хотелось тебя спросить, — нерешительно заговорил Виктор. — Ты веришь тому, что твой мальчуган может оказаться живым? Я почему-то не раз думал об этом… Ведь он, кажется, потерялся где-то здесь недалеко, за Днепром?

Алексей долго молчал, хмурясь.

— Видишь ли, — медленно заговорил он, болезненно кривя губы. — Иногда я тоже думаю об этом… Верю ли я, что сын жив, не могу сказать. Иногда мне начинает казаться, что он действительно жив… Но как ни странно, я стал реже об этом думать. Много работы, много других мыслей… Политотдел дивизии — ведь это не рота, не батальон… Но иногда бывают минуты, когда так бы и перелетел через Днепр в то самое село. Все время шепчет какой-то голос: «Вязна, Вязна…» — Алексей печально улыбнулся. — Я уже на карте маршрут поисков сына начертил. А впрочем… Если отбросить все эти пустые мечтания… — Алексей сделал паузу. — Вся эта история с ребенком, рассказанная моими бронебойщиками, иногда кажется мне весьма сомнительной, нереальной…

— Но надежда все-таки у тебя есть? Сознайся, — участливо спросил Виктор.

— Надежда есть, ты прав. Но теперь она какая-то тусклая. Как будто потеряла прежнее значение. Нельзя верить во что-то неопределенное…

Алексей встал, отряхнул с себя стебельки травы, комочки земли.

— Ну, брат, я поеду.

Виктор его не задерживал.

— Ты пиши, как у тебя пойдут дела, — напомнил он. — Только не любишь ты писать.

— Не люблю, — сознался Алексей.

— На сколько твоих писем я не ответил? Я и отцу и Павлу редко пишу.

— Когда будем наступать, не слыхал? — осторожно осведомился Виктор.

— Не раньше июня, — ответил Алексей. — Теперь уж будем гнать до самой границы, а там освобождать других. Не забыл такой миссии?

Виктор ответил:

— А кто может забыть? Без этого и конец войны трудно представить себе. Все только и говорят об этом. Такие уж мы. С себя скинул ярмо — помогай сбрасывать другим.

Виктор проводил Алексея до стоявшей в кустах «эмки».

— Где теперь встретимся? Никак, у границы? — весело спросил Виктор.

— Можно и у границы, — шутливо ответил Алексей и сел в машину.

«Эмка» скрылась за поворотом лесной дороги, а Виктор все еще стоял у звеневших пчелами кустов черемухи, потом, будто очнувшись, огляделся и медленно побрел к аэродрому.

Спустя неделю Алексей поехал в политотдел армии. Такие поездки в период фронтового затишья стали для него постоянными. Он докладывал генералу Колпакову обо всем, что делалось в частях, советовался с ним, получал новые предписания. Помимо служебных, между Алексеем и Колпаковым установились отношения почти дружеские. В них сочетались официальная сдержанность и скупая теплота, свойственная боевой дружбе фронтовиков. Внимание Колпакова к Алексею было таким искренним и подкупающим, что Алексей чувствовал к нему все большую привязанность.

…Машина катилась по мягкой, уже начавшей пылить после проливных дождей дороге.

Леса сменялись по обеим сторонам ржаными полями, дорога спадала то в крутые балки, то выбиралась на простор, петляла в лесных буераках, перебегала через заново восстановленные дорожниками мосты. На глаза то и дело попадались ровно, под шнур, выложенные зеленым дерном откосы и бровки, а по ним — белыми камешками — крупные буквы, складывающиеся в призывные слова:

«Вперед, советские воины! Освободим от немецко-фашистского ига Белоруссию!»

Или:

«На запад! До самого фашистского логова, до Берлина! Вперед к победе и миру!»

Как не похожи были эти дороги на прежние! И что за искусные эти дорожники! Они не только быстро исправляли дороги, но и старались украсить их, чтоб весело было глазам солдата, чтобы легче несли его ноги!

Май разукрасил, расцветил лес. Перед Алексеем открывались лесные, осыпанные цветами поляны; могуче распахнувшись во все стороны ветвями, стояли вековые дубы, отбрасывая синеватую прохладную тень. Машина въезжала под дубы, как под своды зеленого туннеля. Кое-где блестели на солнце вьющиеся в траве холодные прозрачные ручьи. Суровый и могучий партизанский край! Старая и добрая белорусская земля!