Церковь плененная. Митрополит Никодим (1929-1978) и его эпоха (в воспоминаниях современников) - Гусейнова

На первую лекцию прихожу с Евангелием в руках (с нами крестная сила!). Молодой преподаватель вещает что-то о первичности материи. Открываю наугад Священное Писание и в глаза бросаются строки: «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что затворяете Царство Небесное человекам; ибо сами не входите, и хотящих войти не допускаете» (Мф. 23:13). Выписываю цитату и посылаю записку лектору.

Не прерывая нить рассуждений, оратор кладёт листок в карман («тут нам подбрасывают!»). Текст озвучивается по окончании лекции, и по рядам идёт шум: «попал в десятку!» Не моргнув глазом, «начётчик» выдаёт встречную цитату: «Сказал разбойнику Иисус: истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю» (Лк. 23:43). Диалектика…

Рассказываю обо всем этом владыке, а святитель хитро посмеивается: «Ну, ну!».

Рукоположив меня во иеромонаха, владыка назначил новоиспечённого пастыря на приход «Кулич и Пасха». Но и после этого мне часто доводилось видеться со святителем, исполнять его поручения. Однажды я поведал ему об истории, которая приключилась со мной на приходе.

По окончании литургии подходит старушка и просит причастить на дому тяжелобольную родственницу. Едем вместе с ней к болящей: исповедь, причастие – пастырский долг исполнен. И тут ещё одна просьба: не освятите ли заодно и квартиру?

Информация для размышления. В те годы любые требы на дому (кроме причащения и соборования умирающих) были запрещены. Только в храме, а крещение – с записью паспортных данных в приходской книге, которую регулярно изучал уполномоченный. Освятить квартиру – по согласованию со «смотрящим». Но не будешь же объяснять это простодушной бабулечке?

Требник при мне, совершаю чин водосвятия. Беру у старушки на скорую руку «сооружённое» кропило и, с пением тропаря, начинаю обход жилища. Освятив две комнатки, возвращаюсь на кухню. Но оказывается это ещё не всё, – бабушка ведёт меня в гостиную. Открываю дверь и на секунду застываю в удивлении. В гостиной – праздничное застолье; батареи бутылок с дорогим коньяком, на тарелках и блюдах – лакомый «дефицит». Судя по лицам-«хариусам», гуляет партхозноменклатура. («Мы сетевое не едим!».) Они тоже удивлены, и, как в последнем акте «Ревизора», – немая сцена. Впрочем, не совсем немая. В красном углу светится экран: по телевидению транслируется очередной «исторический» доклад «дорогого Леонида Ильича».

Не прерывая пения, иду по гостиной, окропляя стены, столы, лица. Подхожу к «ящику» и, с пением «Да воскреснет Бог, да расточатся враги Его!», щедро, от души, окропляю экран. Внезапно изображение пропадает, исчезает и звук… В прихожей только и могу вымолвить: «Бабуля! Предупреждать надо!».

Выслушав мой рассказ, владыка, указав глазами на потолок, строго выговаривает: «Это нарушение законодательства о культах. В следующий раз так делать нельзя». А сам, улыбаясь, хитро подмигивает…

Вспоминаю один «бисмарковский» жест владыки. Во время пасхального богослужения в Николо-Богоявленском кафедральном соборе владыка рукополагал во иеромонаха автора этих строк. Один из моментов этого чинопоследования – когда от стихаря отстёгивается орарь и звучит возглас «аксиос!» (греч. – «достоин!»). Как назло петелька ораря перекрутилась, и, чтобы отстегнуть орарь, надо было распутать этот узелок.

Как поступил бы в этой ситуации митрополит Антоний? Он сказал бы жалобным голосом своему иподиакону: «Женечка, посмотри, что там не ладится?» Потом началась бы суета, беготня алтарников, и всё это – на глазах у сотен прихожан…

Что делает владыка Никодим? Резкий рывок, пуговица обрывается, орарь свободен. Потеря невелика, потом пришьют заново. Сам по себе эпизод мелкий, но говорящий о многом. Ведь главное – жертвуя второстепенным, выигрывать качество – таков был принцип митрополита Никодима.

«Союз нерушимый…»

Будучи человеком Церкви, владыка не мог ни на минуту забывать о том, что он – «подсоветский» человек и должен соблюдать «правила игры».

… Идёт трансляция «чего-то эпохального». Шамкающий генсек вещает по всем телевизионным каналам. Наконец звучит гимн. В домашней обстановке обычному человеку не придёт в голову встать навытяжку в халате и шлёпанцах. Обычному не придёт. А умному придёт. Владыка понимает, что кто-то из сотрапезников уже сегодня вечером может «отразить» этот момент на бумаге. А завтра днём бумага ляжет на стол уполномоченного или оперуполномоченного. И все мы, вслед за владыкой, встаём из-за обеденного стола и слушаем бессловесную мелодию…

А вот что бывало с теми, кто «правила игры» не соблюдал. Приведём выдержки из документа, прямо связанного с поисками пути преодоления тяжёлого наследия недавней истории. Протоиерей Павел Адельгейм (Псковская епархия), исповедник веры, пишет человеку, по доносу которого в своё время оказался в лагере – пишет со стремлением примириться перед лицом близко стоящей смерти.

Его Высокопреосвященству Макарию, митрополиту Винницкому и Могилев-Подольскому

Ваше Высокопреосвященство, мы вместе приближаемся к своему пределу. Пора подводить итоги, чтобы нежданная Гостья застала нас готовыми дать Богу отчёт за подаренную жизнь. Не знаю как Вас, а меня беспокоит; может быть, я в чём-то виноват перед Вами и не осознал своей вины? Подскажите, чтобы я мог покаяться и попросить прощения у Вас и у Бога. В 1961 г. наша дружба иссякла без всякого повода. Наши пути разошлись, и общение прекратилось. Или в этом есть моя вина?

Последняя весточка от Вас была роковой. В 1969 г. меня арестовали. При ознакомлении с делом я прочёл Ваш донос, сообщивший знакомым почерком: «В духовной семинарии, где я учился вместе с Адельгеймом, он высказывался против исполнения гимна Советского Союза и хвалебных песен в адрес Советского государства. Лиц, которые исполняли гимн и хвалебные песни, Адельгейм называл хамелеонами, преклоняющимися перед властями» (лист дела 178, т. 2).

Эту выдержку из доноса я цитирую по тексту Приговора, поскольку донос хранится в уголовном деле. Ваш почерк и Ваша подпись исключают сомнения в авторстве, смысл которого я не мог себе объяснить. Надо ли уточнять, что в 1956 г. на 20-м съезде КПСС текст гимна был запрещён, и его нигде не пели.

После освобождения я встретился с нашим другом, прот. Милием Рудневым, и он объяснил, что в безвыходное положение Вас поставил Филарет Денисенко, «Блаженнейший Патриарх Киевский и всея Украины». Он предложил написать донос в качестве шанса сделать карьеру: «Напишешь,