Церковь плененная. Митрополит Никодим (1929-1978) и его эпоха (в воспоминаниях современников) - Гусейнова

Ленин» [613]

            И тогда

у читающих

             ленинские веления,

пожелтевших

                декретов

                      перебирая листки,

выступят

         слёзы,

            выведенные из употребления,

и кровь

          волнением

              ударит в виски [614] .

Масштабам голода, спровоцированного коммунистами, поражался даже «людоед» Гитлер: «Дьявольское влияние марксизма особенно сильно проявилось в России, где тридцати миллионам позволили умереть в страшных мучениях» (»Майн кампф») [615] .

… У владыки не было особой страсти к произведениям искусства, если это была светская тематика. Так, о картинах, висевших в его загородной резиденции в Комарове, он с иронией говорил: «Это – не Айвазовский, а это – не Шишкин». Альбом с почтовыми марками Ватикана, подаренный владыке при визите в Вечный город, лежал у него в Серебряном Бору без движения. Почтовые открытки с видами зарубежных городов также пребывали в хаотичном виде, пока не были сделаны коробки – для каждой страны своя. У владыки просто не было времени на хобби, и он вполне мог бы сказать, как один американский конгрессмен: «Моё хобби – лобби», т. е., в данном случае, – защита интересов Церкви.

Владыка Никодим хорошо разбирался в иконописи, и его домовые церкви украшали старинные образа.

В параллель. «Я, знаете, в искусстве не силен, – сказал Ленин Ю.П. Анненкову, рисовавшему его портрет. Искусство для меня – это что-то вроде интеллектуальной слепой кишки, и когда пропагандная роль, необходимая нам, будет сыграна, мы его – дзык, дзык! Вырежем, за ненужностью» [616] . Это – искусство. А уж тем более – религию!

Владыка Никодим отличался хлебосольством. После праздничного богослужения в его покоях собирались викарный архиерей, соборные клирики, протодиаконы, иподиаконы. Трапезу украшали песнопения. Протодиакон Андрей Мазур заводил: «Жили двенадцать разбойников…» А потом застольный хор подхватывал: «Господу Богу помолимся, древнюю быль возвестим…». И воспоминания, воспоминания…

С 1978 г., при новом архиерее, настали иные времена. Исполняя должность инспектора, я иногда должен был присутствовать за «протокольными обедами», – в той же трапезной, за тем же столом. Протёртый супчик, кашка и чашечка чая. Келейник идёт вокруг стола с подносом, на котором, размером с ноготь, игрушечные пирожные. Каждый с трудом ухватывает крошечную фитюльку; архиерей исподволь наблюдает за гостями.

Вспоминаю праздничный приём в лютеранской консистории по случаю 500-летия со дня рождения Мартина Лютера (1483–1983). Эстонский пастор подводит гостя к вазе с крошечными печеньицами (с тот же ноготь) и, демонстрируя широту души, говорит: «Перитте песенье, перитте много, перитте… тва!».

Беру с подноса две крохотульки и слышу ехидный голос Антония: «Гена! Обнеси всех ещё раз – пусть возьмут ещё по одному пирожному, как о. Августин!».

Однако на людях митрополит Антоний старался проявлять «широту натуры». Ноябрь 1978 г. Только что из Минска прибыл огромный трейлер с личным имуществом новоназначенного архиерея. Митрополит Антоний «обходит владенья свои», и во дворике сталкивается с колоритной личностью. «Старейший сотрудник академии» – Коля Соколовский – следовал двум библейским заповедям: «будьте как дети» и «вино веселит сердце человека». Это было написано у него на лице, и архиерей решил снискать расположение старшего дворника.

Кивнув келейнику, он ласково промолвил: «Поднеси Коле!» Через две минуты из покоев во двор был вынесен расписной поднос, а на нём – хрустальный бокал с марочным вином. Но Колян брезгливо поморщился: «Такую гадость не пью!». Следующий заход, и перед дворником на подносе – рюмка марочного армянского коньяка, «продвинутого в возрасте». Тут уж Коля не побрезговал – опрокинул «напёрсток»: «За Ваше здоровье!». А потом тут же осушил и хрустальную «стаканюгу», – чтобы было «не так противно».

Комарово

После своего первого инфаркта владыка Никодим стал чаще бывать на даче в Комарово. Появилось и больше свободного времени. Владыке купили велосипед – исполнилась его давняя мечта. (Он был необычайно рад этому; по его словам, в детстве у него не было такой возможности: семья жила бедно.) Старший иподиакон Николай Тетерятников добродушно ворчал: «Святитель как ребёнок! В Ленинграде у него ЗИМ, в Москве – «чайка», а он радуется железяке!». Коля считал себя более опытным человеком: ведь он отслужил в армии, а это – школа жизни.

Летом владыка иногда отправлялся на Щучье озеро. По дороге старомодный ЗИМ, набитый иподиаконами, останавливался у ограды «литераторского» кладбища. Владыка шёл к могиле Ахматовой и молча стоял несколько минут, размышляя о нелёгкой судьбе Анны Андреевны.

Её муж – Николай Гумилев, был арестован 3 августа 1921 г. по обвинению в контрреволюционной деятельности и 24 августа того же года, вместе с ещё 60-ю обвиняемыми – расстрелян. Петроградский орган «Революционное дело» (март 1922) сообщал такие подробности об этой казни. «Расстрел был произведён на одной из станций Ириновской железной дороги. Арестованных привезли на рассвете и заставили рыть яму. Когда яма была наполовину готова, приказано было всем раздеться. Начались крики, вопли о помощи. Часть обречённых была насильно столкнута в яму и по яме была открыта стрельба. На кучу тел была загнана и остальная часть и убита тем же манером. После чего яма, где стонали живые и раненые, была засыпана землёй» [617] .

Неужели чекистам было не жалко убивать поэта? А чего жалеть эту «контру»? У них были свои поэты, пролетарского происхождения. Вот, например, строки из поэтического сборника «Улыбка Чека»:

Нет больше радости, нет лучших музык.

Как хруст ломаемых жизней и костей.

Вот отчего, когда томятся наши взоры,

И начинает буйно страсть в груди вскипать,

Черкнуть мне хочется на вашем приговоре

Одно бестрепетное: «К стенке! Расстрелять!» [618] .

Имя и творчество расстрелянного поэта в нашей стране долгое время были под запретом, а если и доводилось упоминать о Николае Степановиче Гумилёве, то в основном как о враге Отечества, контрреволюционере, «певце буржуазии» (Сергей Городецкий) и даже… «фашиствующем головорезе» (Карл Радек). Понадобилось не одно десятилетие, чтобы у нас появились серьёзные исследования его жизни и творческого наследия.

А ведь родословное древо прямых известных предков и потомков Н.С. Гумилёва было весьма богатым. Один из прапрадедов поэта был священником, а другой – помещиком; его дед, дьячок церкви села Желудёво Яков Панов, принял фамилию жены Матрёны Гумилёвой.

Наверное, трудно найти человека, который бы не слышал о старшем сыне Николая Степановича – историке и этнографе Льве Николаевиче Гумилёве. Но далеко