Сборник "Русские идут!" - Юрий Никитин

Глазные яблоки сами повернулись в их сторону. Я задержал дыхание и поспешил зацепиться взглядом за далекую дверь, что приближалась неровными толчками все медленнее, качалась из стороны в сторону, расплывалась, скрипела, пока я не понял, что это скрипит в моей груди, а взор очистился, когда смахнул с лица мутные капли пота.

Княжна вскрикнула, я увидел боковым зрением, как возле окна с выбитыми стеклами поднимается огромный человек с залитым кровью лицом. Я узнал Иванова, его рука как выстрелила в мою сторону, я инстинктивно отшатнулся, но цепкие пальцы ухватили меня за ворот, сжали. Он был еще в состоянии грогги, но с каждым мгновением приходил в себя.

Я знал, что никогда не справлюсь с таким сверхтренированным бугаем, так и не смогу засудить по закону, потому, повинуясь тому закону, что внутри нас, схватил его за волосы и с силой ударил лицом сверху вниз о оконную раму. Стекло исчезло, а Иванов некоторое время стоял, пригвожденный к раме, потом колени подогнулись, я услыхал хруст, даже толстое и бронебойное не выдержит такой туши.

Он повалился навзничь, лицо пересекала страшная рана, холодно блестела кромка стекла. На раме осталась узкая полоска. Эксперты определят, если захотят возиться, что могучий командир десанта умер, споткнувшись и упав лицом на торчащий в раме обломок стекла.

Я перешагнул через упавшее тело, тяжелый автомат в обеих руках, сзади догнал крик княжны:

– Дурак... Москва уже захвачена!

– Но я еще нет, – ответил я.

Ее быстрые шаги простучали за спиной, я даже ощутил волну слабых духов:

– И что ты будешь делать? Кремль в руках восставшей России! Там сотни людей, там бронетранспортеры, там все...

Мое тело двигалось быстро, мышцы гудели от переполнявшей их силы. Потом я должен бы упасть как жаба на песок, приходить в себя долго и болезненно, чувствуя, как ноют мышцы и суставы, но сейчас во мне жило нечто лучшее, чем я сам, оно вело. В мозгу за доли секунды пронеслись не то картинки, не то мысли, что бессмертия нет, и умрем все. Только одни умрут красиво, на бегу, под восхищенные крики, а другой проживет чуть дольше... но кончит как маразматик, не помня своего имени, в дикой вони, потому что будет гадить под себя, весь в муках от болячек и уколов... Если бы человек жил миллионы лет, ну хотя бы пару тысяч, то и я, возможно, был бы трусом. Жаль оборвать жизнь в самом начале, когда тебе нет еще и ста!.. А так... Главное, выхожу из этого подземелья навстречу солнечному свету красиво и беспечно, навстречу граду пуль, навстречу бронетранспортерам и закованным в пуленепробиваемые доспехи чудовищам на двух ногах, и отныне меня никто не захватит в плен ни для своего, ни для моего блага...

В длинном коридоре следующая дверь висела на одной петле. Я ударил ногой, дверь рухнула, мой палец едва не втиснул курок до отказа, но в длинном коридоре только металлический блеск на стенах, да на полу пара жирных масляных пятен.

Торопясь, я добежал до кабины лифта. За спиной все еще стучали каблучки. Княжна следовала за простолюдином, как коза за рогатым оленем, вот она – нормальный человек, ее ведут биологические законы, а что толкает под пули меня?

Кабинка опустилась, я вытянул шею, заглядывая через толстую проволоку, не спрятался ли кто за толстым металлическим листом. Палец мой вспотел и подрагивал на спусковом крючке. Другой рукой повернул ручку двери, все еще готов стрелять, открыл дверь, быстро ступил вовнутрь кабины, Стелла втиснулась следом молча. Глаза ее были вопросительные, бровки сдвинулись, на красивом аристократическом лице было несвойственное аристократам выражение задумчивости.

Ее голос был озадаченным:

– А что ты все как попугай твердил о токарях, слесарях?

– Везде вывески, – буркнул я, изучая панель с кнопками и тумблерами. – «Требуются слесари, токари, строители метро...», а у нас безработица!..

– Ну и что?

– Среди токарей смертность ниже.

Колеблясь, я нажал кнопку со значком "1", только бы это не значило самое дно. Тело сразу отяжелело, я ощутил, как отвисает нижняя челюсть, а под нею наливается тяжестью и растет огромный зоб, как у большой старой жабы. Стелла промолчала. По моей странной логике футурологи должны быть бессмертными вовсе, но когда лифт поднимется, меня там ждет вовсе не бессмертие...

В кабине потемнело. Я перевел дыхание, сказал, бодрясь:

– Похоже, тебе еще придется потаскаться за мною, лапочка. Как видишь, убить меня не так-то просто.

Из темноты послышался ее быстрый ответ:

– Тебе просто везло!

Я хмыкнул:

– Как сказать, как сказать...

– А что, нет? Не может один... такой вот, выйти победителем в схватке против тренированных омоновцев!

– Но я же вышел?

Она не сдавалась:

– Я же говорю, повезло!

Я хмыкнул, но промолчал, ибо даже ученому с мировым именем не хочется говорить молодой и красивой женщине о своем возрасте, который как раз и дал нужное преимущество. Эти двадцатилетние натренированные парни не могут знать, как думает и что чувствует пятидесятилетний, им это еще предстоит... если доживут, конечно. А я был и десятилетним, как они когда-то были, и двадцатилетним, как они сейчас, и тридцати-, и сорока-, и вот сейчас я просто чувствую или знаю, как мыслят эти пока еще простейшие мозги, куда пойдут, что сделают, за какой угол повернут и в какую сторону натренированно и мгновенно посмотрят, картинно выставив перед собой пистолет в обеих ладонях.

Они действуют по лучшим в мире инструкциям, но я как раз из того теста, которое пишет эти инструкции, ломает общепринятые системы, строит новые, ниспровергает, снова строит. Я вижу наперед их простенькие мысли, а им мои – пока слабо.

По ее лицу неожиданно проскочили сверху вниз полосы света. На миг я увидел ее лицо таким, какое оно есть: милое и перепуганное, в глазах страх и странная жадность успеть все увидеть и ощутить в этом предательском мире.

– Повезло, – согласился я с неловкостью, словно подглядел за нею... нет, не раздевающейся, сейчас это продемонстрируют без тени смущения, а копающейся в носу или в заднице, – так повезло. Значит, счастливый я. Это еще лучше.

– Почему?

– Значит, бог меня любит. А любят правых, верно?

Она огрызнулась:

– Скажи еще, крайне правых.

– В этом случай я крайне левый, – сообщил я. – Левее меня только Ева, которую создали из левого ребра, и само Зло, которое вылезло из левого уха Творца.

Тело уже охватывала смертельная усталость. Все-таки я хладнокровно перебил... ну, пусть не хладнокровно, но во мне осталось нечто и от того человечка старого мира, когда убивать еще нехорошо, когда можно только в тюрьме по закону о тяжких преступлениях, с отстрочками и апелляциями, да и то вроде бы казнь отменили...

И еще поднималось смутное ощущение, что где-то просмотрел еще одну ошибку. Чего-то еще не учел. Понятно, сверхтренированные омоновцы не ожидали, что немолодой ученый, академик, вдруг да решится на отпор, к тому же этот пистолет нового поколения помог... но все же, все же не должен я со всей своей проницательностью и заглядыванием в будущее пройти таким победным маршем из самых глубин кремлевских подземелий к самому выходу!

Но я все тот же. Значит, что-то неладное у противника.

– Скажи честно, – спросил я, – чего ты за мной увязалась?

– Хочу не пропустить, как тебя убьют, – сказала она очень искренним голосом.

Сверху начал шириться свет. Я пригнул ее к полу, сам пригнулся, прячась за железной стенкой лифта. В кабине стало ярко, как на сцене, пол попытался подбросить к потолку. Я сжался, не привык к таким резким переходам от перегрузки к невесомости.

Из комнаты донесся усталый голос:

– Что там такое?

И второй голос, помоложе:

– В лифте никого, товарищ капитан.

– А, черт!..

– Погнать обратно?

– Черт... Пусть стоит. Нужно будет, сами заберут.

Затем я услышал приближающиеся шаги.

Глава 45

Стелла упиралась мягким теплым боком, не дышала. Я тоже задержал дыхание, резко поднялся, одновременно нажимая на курок. Автомат затрясся, пытаясь вывернуться из рук. По ушам ударил грохот. Широкий парень в комбинезоне защитного цвета задергался, на груди появились рваные дыры, оттуда с готовностью выплеснулись красные струйки.

Я поспешно сместил дергающийся ствол чуть в сторону. В глубине комнаты вскочил человек, омоновец наконец рухнул навзничь. Автомат в моих дернулся в последний раз, человек отшатнулся к стене.

В тишине слышно было только мое хриплые дыхание. Дрожащими пальцами я поменял рожок, открыл дверь. Стелла выскользнула следом. Под стеной лежал, пытаясь приподняться на локоть, офицер, которого называли Петровым. Лицо его были перекошено болью, из груди и живота тоненькими струйками текла кровь.