Сборник "Русские идут!" - Юрий Никитин

Тем временем Багнюк выложил на стол все, что отобрали у меня при обыске: фотоаппарат, пистолет, сотовый телефон, часы. Мобильный сразу отложил в сторонку, как и часы, фотоаппарат с любопытством повертел в руках:

– Что-то непривычное... А куда пихать пленку?

– Без пленки, – буркнул я.

– А как же? – удивился он.

– Это же не музейный экспонат, – объяснил я высокомерно. – Кто теперь помнит о... как вы говорите, пленке? Вся Москва наводнена цифровиками. Здесь диск на четыре мегабайта. Сто двадцать восемь фото. А когда наснимаешь, сразу по шнурку на принтер. Или в комп, теперь только у дикарей допотопные альбомы. Проще и удобнее в гифах.

Багнюк вскинул брови:

– Гифах?

– Или в джипегах, – добавил я любезно, – это формат электронного фото. На диске можно хоть сто миллионов фото, а много ли в толстом альбоме?

Я разговаривал хоть и недовольно, высокомерно, но многословно, как всякий напуганный человек, который страшится уронить свое достоинство, и в то же время, незаметно заискивая, старается установить контакт со своими тюремщиками, расположить их к себе, ибо уже признал, что сила в их руках, и не на что надеяться, кроме их расположения.

Похоже, все так постепенно и принимали. Багнюк задумчиво повертел в руке фотоаппарат:

– Подумать только, ни с пленкой ни мучаться, ни с растворами, бачками, кюветками, фотоувеличителем...

Голдсмит кивнул с видом полного превосходства:

– Даже у вас в Москве уже продаются. Тут еще можно сразу просматривать в окошечке, как получилось, а если не понравиться – стереть на... овощ... как его, ага, хрен. И снова снимать по чистому. А пленку если испортишь, то испортишь. Это все называется апгрэйдом!

Багнюк посмотрел на него искоса, вздохнул:

– Страна голодает, а вы апгрейды делаете...

Глава 43

Голдсмит переговорил вполголоса по мобильному, сделал знак десантникам, все ушли, в помещении остался только один из этих чудовищно квадратных и налитых мышцами здоровяков, да еще Голдсмит с Багнюком и Васильевым.

Но штатовский полковник не сказал, подумал я напряженно, что самолет Кречета сбили. Он только постарался, чтобы у меня создалось такое впечатление. Либо здесь еще не получили сообщения, либо, что вернее, самолет еще не приблизился к точке перехвата.

Но даже если Кречет уцелеет, что он может? Здесь его арестуют тут же. Укрыться в другой стране? Щупальца Темной Стороны уже оплели почти всю планету. Остались только быстро слабеющая Куба да несгибаемые пока что исламские страны. Но оттуда власть не вернешь. И все реформы псу под хвост.

Наконец Багнюк обратил внимание на пистолет. С пренебрежительным любопытством взвесил на ладони:

– Легковат... Что за тип, не пойму.

– Зажигалка, – объяснил я.

Он покачал головой, глаза были подозрительными:

– Я такие басни слышал. Велика для зажигалки.

Я кивнул, ничуть не обидевшись:

– Это ж не импортная штучка, а наши умельцы пытаются конкурировать с Западом. Как могут. Оставьте ее себе.

Он поглядел со всех сторон, направил в стену, нажал курок. Из дула выметнулось беззвучный огонек, затрепетал. Багнюк оглядел с любопытством, задул, снова долго вертел, наконец, осведомился с раздражением:

– А где переключатель?

Я не понял, вскинул брови:

– Какой переключатель?

– Ну, чтобы стрелять. На одном режиме это зажигалка, на другом – боевой пистолет.

Я засмеялся, но с горькой ноткой за нашу отечественную промышленность:

– Я ж говорю, каждый зарабатывает как может. А вид у нее таков, что сойдет и за настоящий. Могут покупать подростки, которым настоящее оружие все-таки не продадут... Как это мерзко, как это мерзко!

Он подумал, кивнул:

– Сволочи. Если с такой вот штукой вечером встретят мою жену, то она тут же отдаст и сумку, и туфли снимет! Да и любой ларек ограбить раз плюнуть. Я бы этих проклятых кооператоров под суд за такие изделия народных умельцев!..

Второй офицер, который Васильев, поинтересовался лениво:

– На каком основании?

– За развращение народа, – рявкнул он люто. – За подстрекательство к грабежам!.. Черт, да видно же на чем они зарабатывают! И не как зажигалку продают, это так, для отвода глаз, а для сопляков, чтобы чувствовали себя крутыми! Чтобы народ пугали да торгующих старушек грабили!

Он злился, глаза сверкали, в раздражении заходил взад-вперед. Васильев взял пистолет, в задумчивости пощелкал, огонек то появлялся, то исчезал, тоже безуспешно попробовал отыскать скрытый предохранитель, но весь пистолет выглядел отлитым из цельного куска металла.

– Еще им можно по рылу, – определил он знающе. – Смотри, на рукояти какой выступ? У меня в детстве такой кастет был.

Глаза Багнюка с отвращением скользнули по игрушке, что выглядела все опаснее:

– Верно. Но не придерешься при наших гребаных законах! Я помню, когда вошли в моду нунчаки, мы с ними гордо расхаживали по Киеву, заткнув за пояс! Менты видели, но сделать ничего не могли. Перочинный нож в кармане – уже статья, в нунчака – всего лишь инструмент для развития гибкости кисти. Лет десять прошло, сколько голов мы разбили этими нунчаками, пока наше законодательство начало шевелиться...

– Да, по-моему, так эти статьи и не приняли.

Багнюк отмахнулся:

– Не знаю. Я к тому времени уже вышел из возраста нунчак. Да, мерзкая штука.

– Оставьте себе, – предложил я снова в жалкой попытке как-то подольститься. – А то таскать тяжело, и отказаться неловко: все-таки подарок. Не взять, вроде бы отечественную промышленность не уважаю.

Он буркнул:

– Нет уж, оставьте себе. Надо быть патриотом. Да и мой шеф скажет, что я отнял. Вы ж не подтвердите, что подарили?

Я признался:

– Не подтвердю. Иначе я себя поставлю в очень неловкое положение.

– Ну вот...

Стелла присела за комп, длинные красивые пальцы запорхали по клавишам. Экран ламповый, даже под таким углом я видел четко как проявилась заставка с двухглавым орлом, курсор пополз по скринам, а когда там появились песочные часики, американец покровительственно улыбнулся, явно сравнивая скорость их модемов с нашими, плюс наши ленинские линии...

Багнюк переговорил с кем-то по мобильному, кивнул, будто его могли увидеть, и еще не спрятав телефон, повернулся ко мне:

– Говорите быстро. Собирался ли Кречет что-то подписать еще, кроме согласования цен на нефть?

Я ответил с достоинством испуганного человека:

– Я не президент. Я знаю о некоторых решениях, к разработке которых сам в некоторой мере причастен, некоторые, так сказать, с моей подачи...

Он перекосился в гневе, рыкнул, я тут же съежился от гнева этого большого человека в военной форме и с блестящими погонами.

– У нас нет времени! Быстро! Говорите!..

У меня крупно тряслись руки, прыгали губы, я пролепетал в панике, все еще пытаясь удержать остатки достоинства:

– Вы не смеете...

– Смеем, – заверил он. – Смеем!

Он явно с трудом удержался от жажды ударить кулаком о стол, вгоняя в еще больший страх кабинетного червяка, но я мог вовсе плюхнуться в обморок, или оцепенеть, ничего не соображая, не воспринимая, подобно жукам, что цепенеют при виде опасности.

Голдсмит сказал с отвращением, но голос старался держать сочувствующим:

– Может быть, вам водички?

– Д-да... – пролепетал я. – Да. Или сигаретку...

Багнюк кивнул десантнику на дверь, тот мигом вскочил и выскочил, а сам вытащил пачку «Мальборо», бросил одну в рот, нехотя протянул Голдсмиту, тот выудил, и, только тогда с некоторым колебанием, протянул мне:

– Я послал за водой. Но если хотите сигарету...

– Не мешало бы, – ответил я с нотками благодарности в голосе. – Это как чашечка горячего кофе...

Они видели, что я, уже смирившись с положением, начинаю понемногу заискивать, поддерживая разговор, стараясь не уронить чересчур сильно свое достоинство ученого с мировым именем и советника президента.

Когда он протянул мне пачку, я выудил сигарету дрожащей рукой, вздохнул с облегчением, как наркоман, который в начале ломки вкатил себе двойную дозу, протянул руку к пистолету. Их глаза сразу стали профессионально настороженными. Голдсмит даже положил ладонь на торчащую рукоять своего стреляющего железа, острые зрачки не отрывались от моего лица.

Я неумело взял пистолет, четыре пары глаз цепко следили за моими профессорскими пальцами. Я понимал, что если я сделаю хоть одно подозрительное движение, которое можно расценить как будто я снимаю с тайного предохранителя или переключаю с безобидной зажигалки на смертоносные пули, то, как бы они ни расслабились, как бы ни поверили в мою трусость и беспомощность ученого мирового класса, меня настигнет пуля раньше, чем сдвину ствол в нужную сторону.