Балаустион - Сергей Конарев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Остановитесь, заклинаю вас всеми богами! Иамид, сын Пройкила! Не совершай ужасной ошибки, пощади этих несчастных юношей, они-то ни в чем не виноваты!
Великан тяжело дышал, не говоря ни слова и не сводя взгляда с корчившегося у стены Пирра. «Спутники» напряженно сторожили каждое его движение, номарги теснились сзади, не имея возможности подойти.
— Перед эфорами и царем ты давал клятву повиноваться мне! — Эпименид растолкал номаргов, встал перед гиппагретом, воинственно глядя на него снизу вверх. — Или ты позабыл об этом?
Иамид стиснул челюсти, побледнел, но все же сдержал себя и резким движением загнал махайру в ножны.
— Подчиняюсь! — похоже, безумие отступило.
Галиарт сдержанно выдохнул. Руки тряслись от недавнего чрезмерного усилия — как ему удалось выдержать тот последний рубящий удар? — на мече осталась зазубрина шириной с ноготь большого пальца.
В спальню меж тем заглянул отсутствовавший все это время Феникс, присвистнул, увидев мертвого царя и, не говоря ни слова, пробрался к друзьям и стал бок о бок с ними. Меч он обнажать не стал, видя, что и товарищи опустили оружие.
— Раздвиньтесь, я хочу поговорить с царевичем! — велел Эпименид.
«Спутники» нехотя расступились.
— Он… — начал было Галиарт, но Эпименид взмахом руки велел ему замолчать. Лицо старого друга царя исказилось, когда он взглянул на Пирра.
— Что же ты наделал, сынок? — хрипло проговорил он. — Зачем? Неужели… когда Эвдамид сказал, что ты станешь царем только после смерти отца, ты решил….
Пирр застонал, поднял невидящий взгляд.
— Он не в себе, — проговорил кто-то.
— Нет, не быть тебе царем, — покачал головой Эпименид. — Закон Спарты решит твою судьбу, несчастный.
— Ты-то, господин Эпименид, должен понимать, что наследник не мог убить отца, — изумленно произнес Галиарт. Эти слова оказались горькими на вкус — не думал он, что старый советник может повести себя таким образом.
— Я вижу то, что вижу, — глухо проговорил Эпименид. — Пусть с этим разбираются судьи. Эй, Иамид! Пусть его закуют в железо и приготовят к путешествию. А вы, юноши, не пытайтесь помешать неизбежному, иначе никто не поручится за вашу жизнь.
— Не торопись, дорогой гость, — в спальне мертвого царя появилось новое действующее лицо, царевич Дион. Его лицо было бледным и решительным. — Мне вкратце доложили, что произошло. Преступление произошло у нас, во дворце Птолемаидов, поэтому это я возьму Пирра Эврипонтида под стражу. И я, облеченный всеми правами в отсутствие моего отца, прикажу провести расследование этого дела. А окончательное решение примет государь.
— Но, царевич, наш корабль с геронтом и его людьми уплывает сегодня. Неизвестно, когда власти Лакедемона смогут прислать другой. Этот молодой человек — гражданин Спарты, и подлежит спартанскому суду, — попытался возразить Эпименид.
Дион тряхнул головой, его щека нервно задергалась.
— Повторяю: Пирр Эврипонтид будет заключен в темницу, пока не прибудет владыка Крита, мой отец, и не определит его судьбу. Если он сочтет правильным выдать его для лакедемонского суда, мы отправим преступника своим кораблем. Не пытайся оспорить этого, уважаемый гость.
— Хорошо, — помолчав, кивнул Эпименид. Горе прорвалось сквозь маску сдержанности, исказив черты его лица. — В таком случае, позвольте попрощаться. Я отплываю в Лакедемон вместе с геронтом Меламподом. Хочу лично доложить о случившемся властям Спарты. А здесь… мне больше делать нечего, клянусь богами.
— Дозволяю тебе забрать тело царя Павсания, — важно проговорил Дион. — Наверное, родственники захотят похоронить его в семейной гробнице. Наши слуги омоют тело, умастят его благовониями и обрядят в лучшие одежды.
— Да, конечно, — скорбно проронил Эпименид. — Хм, он получил разрешение вернуться на родную землю только для того, чтобы лечь в нее. Боги, какая насмешка судьбы… Иамид, пусть твои воины будут готовы перенести тело государя на триеру.
— Слушаюсь, — склонил голову гиппагрет.
— Оставишь часть твоего отряда на острове, чтобы доставить царевича Эврипонтида в Спарту, когда царь Полидор… гм, я не сомневаюсь, что он примет такое решение.
«Не доверяет нам, — мгновенно догадался Галиарт. — Боится, что мы устроим командиру побег, не дадим отвезти его в Спарту на несправедливый суд».
— Сам отправишься со мной, — продолжал Эпименид. — Эфоры захотят узнать, почему ты не сберег доверенной тебе жизни спартанского монарха.
— Слушаюсь, — помрачнев еще больше, отозвался Иамид. — Гегесипил, примешь командование, когда я отбуду. За доставку царевича в Спарту отвечаешь головой.
— Есть, командир, — ударил кулаком в грудь Гегесипил, высокий номарг с обезображенным шрамами лицом и глазами убийцы.
«О побеге можно забыть, — с тоской подумал Галиарт. — Великие боги, что здесь произошло? Не командир, же, в самом деле, заколол царя Павсания. Я чую здесь запах Горгила».
— Достойный Дион, царевич Критский, — неожиданно для самого себя воскликнул он. — Нет ли тайных ходов, ведущих в эту спальню? Убийца, истинный убийца, мог воспользоваться таким ходом.
— Насколько мне известно, таких ходов здесь нет, — пожал плечом Дион. — Но я дозволяю вам все здесь осмотреть, оторвать, если нужно, панели и разобрать очаг. Все, что угодно, если это поможет доказать невиновность Пирра Эврипонтида.
— Мы перевернем здесь все вверх дном, клянусь сись… грудью Афродиты, — ворчливо пообещал Феникс. — И найдем доказательства.
О прибытии «Навсикаи» Леонтиск узнал от младшего из двух внуков старого вояки Созигена, в доме которого афинянин отлеживался, скрываясь от ищеек Агиадов. Внуки, смышленые пацанята-погодки десяти и одиннадцати лет, стали лучшими друзьями покалеченного молодого воина. Привлеченные романтикой таинственности, они согласились поочередно дежурить в порту, ожидая возвращения отправившейся на Крит триеры. В то время как один из мальчишек стоял в дозоре, другой обычно находился у Леонтиска и скрашивал его одиночество, с восторгом слушая его относительно правдивые рассказы о греческих областях, лежащих за пределами Лаконики, и абсолютно ничего не имеющие с реальностью сказки о странах, лежащих за пределами Греции. Рана зарубцевалась и заживала довольно быстро, а постоянная ноющая боль стала привычной и перестала обращать на себя внимание. Но Леонтиск открыл в себе способность по утрам, едва проснувшись, чувствовать отрубленную кисть, двигать пальцами — каждым из них! — причем ощущения были настолько правдоподобными, что афинянину не хотелось открывать глаз, чтобы не быть в очередной раз растоптанным копытами беспощадной правды. И он подолгу лежал с прикрытыми веками, шевеля несуществующими пальцами и оттягивая момент окончательного пробуждения. А потом выходил во двор и часами упражнялся с мечом — до удушья, до изнеможения, стараясь как можно скорее довести навыки и ловкость левой руки до былого умения правой. Снова стать воином, снова стать человеком. Созиген был рад возможности тряхнуть стариной и, позабыв о возрасте, в одном исподнем хитоне гонял афинянина по двору, не только позволив ему переучить на левую руку все старые приемы, но и преподав дюжину новых. Одним словом, к вечеру Леонтиск, едва державшийся на ногах от усталости, валился на ложе и засыпал, как убитый, не в силах даже — без сомнения, к лучшему — ответить на пламенные взгляды дочери Созигена, премилого четырнадцатилетнего создания, рано расцветшего и уже совершенно по-взрослому жаждавшего любви….
Услышав от запыхавшегося мальчугана, что «Навсикая» появилась в бухте Гития и готовится к швартовке, Леонтиск, не раздумывая, решил отправиться к причалам. Томительное ожидание и отсутствие новостей сводили его с ума, и он намерен был прояснить текущую ситуацию, наплевав на опасность. Впрочем, не совсем наплевав: перед тем, как выйти из дома, он помазал сажей лицо и бородку, в которую превратилась щетина, не бритая с самого дня похищения. Поверх хитона афинянин нацепил позаимствованный у одного из рабов драный плащ с капюшоном, сползавшим на лоб и закрывавшим половину лица. В таком наряде, с укутанной в грязный лубок правой рукой, Леонтиск запросто мог сойти за одного из вечно шатающихся в порту бродяг.
На пристань, где пришвартовалась «Навсикая», он прибыл как раз вовремя: сходни уже были спущены на причал и прибывшие на триере начали сходить на сушу. Их встречали от силы три десятка человек, сбившиеся в несколько группок. Большинство составляли любопытствующие и оборванцы, вынюхивающие, нет ли возможности наняться на разгрузку. Однако виднелись и султаны офицерских шлемов, и белые одежды каких-то средней руки магистратов. К своему удивлению, Леонтиск обнаружил и весьма знакомое лицо: здоровяк Энет наблюдал за высадкой, пытаясь скрыть ширину плеч неброским серым трибоном.