Кровавый век - Мирослав Попович

Старая российская армия не рассчитывала на подобные чудеса и потому планировала отдать в боях (путем «активной обороны», как у нас позже говорилось) всю Польшу до Вислы, а стратегическое развертывание осуществить в районе дальше к востоку. Если верить А. Некричу,[541] аналогичный вариант предложил маршал Шапошников, только в этот раз сосредоточение должно было осуществляться в районе старой границы, где были построены еще Якиром укрепрайоны. Этот вариант был отброшен из идеологических соображений. Оборона не предусматривалась как способ действий, достойный Красной армии. Зато первый эшелон армии прикрытия должен был каким-то образом разгромить немецкие войска, чтобы потом осуществить то, что планировал великий князь Николай Николаевич – выйти в Силезию, на Одер, «угрожая» и «нависая». Только тогда ясно понимали, что для этого придется войти в Восточную Пруссию, а теперь «северный вариант» отбрасывался.

В сущности, старый сценарий «пограничной битвы» был тансформирован в план наступательных действий первого эшелона армии прикрытия. Все исследователи отмечали удивительную черту этого плана: полное отсутствие предполагаемых действий противника и расчетов соотношения сил. Это расценивается сторонниками гипотезы запланированного советского вторжения как доказательство агрессивности плана. В действительности в плане просто не было видно, каким образом будет разбит противник и выиграна война. Если план «Желтый», с точки зрения самых агрессивных и самых модернистки немецких военных, был не планом войны, а планом важного военного эпизода, то тем более подобное можно сказать о советском военном планировании 1939–1941 годов.

Маршал Б. М. Шапошников

Таким образом, в чисто военном плане решения, предложенные руководством Вооруженных сил СССР, в сущности базировались на идеологии Первой мировой войны, отвергая оборону, трансформируя старую концепцию прикрытия и развертывания в нереалистичном агрессивном духе и в расчете на высокий наступательный подъем в армии, скорость и организованность военной машины благодаря жесткой дисциплине и централизации действий.

Если эти замечания верны, то не представляет трудности объяснения политической стороны дела.

Никакого политического решения о нападении на Германию, никакой переориентации на войну против стран пакта не было и не могло быть. В воображении Сталина именно он владел стратегической инициативой после августа 1939 г. Чем больше он чувствовал, что на деле инициатива принадлежит Гитлеру, тем более червь неуверенности точил его закомплексованную душу и с тем большим параноидальным упрямством он цеплялся за свои иллюзии. А иллюзии заключались в том, что он сможет продержаться вне войны и выторговывать все новые земли до тех пор, пока сам не решит, что момент для вступления в войну наилучший. Сталин считал, что к войне СССР готов. Однако рядом с мобилизационным планом и планом стратегического развертывания существовали и другие планы и программы. Так, на 1942 год было запланировано закончить формирование 20 механизированных корпусов, половина из которых в 1941 г. существовала только на бумаге или по крайней мере была готова наполовину. Аналогичные программы организации большого воздушного флота должны были тоже закончиться в 1942 году.

Характерно свидетельство К. А. Мерецкова, которого заменил Жуков на должности начальника Генштаба. Жуков предложил резко увеличить число механизированных корпусов, и Сталин захотел послушать мнение Мерецкова. Тот сказал, что предложение Жукова может быть выполнено где-то к 1943 г. «В ходе последующей беседы И. В. Сталин отметил, что быть вне войны до 1943 г. мы, конечно, не сумеем. Нас втянут поневоле. Но не исключено, что до 1942 г. мы останемся вне войны».[542]

Однако это не значит, что Сталин планировал войну на 1942 год. Дело не в точных сроках, а в общей оценке ситуации.

Нарком С. К. Тимошенко и начальник Генерального штаба Г. К. Жуков осматривают образцы нового оружия

Как свидетельствовал Жуков,[543] 11 июня 1941 г. он с Тимошенко пришел к Сталину с предложением привести войска западных пограничных округов в полную боевую готовность. Сталин не дал разрешения, поскольку был уверен, что немцы не будут воевать. «…Для ведения большой войны с нами немцам, во-первых, нужна нефть и они должны сначала завоевать ее, а во-вторых, им необходимо ликвидировать Западный фронт, высадиться в Англии или заключить с ней соглашение». Сталин подошел к карте и, показав на Ближний Восток, сказал: “Вот куда они пойдут”».

Сталин рассчитывал на то, что балансирование между Англией и Германией еще продлится до тех пор, пока Германия не увязнет или в Англии, или на Ближнем Востоке. Каким образом начнется война, будет ли организована провокация вроде той, в Гляйвице, которой немцы начали войну с Польшей, или вроде той, в Майниле, которой СССР начал войну с Финляндией, дождется ли СССР нападения Германии, чтобы с видом незапятнанной невинности ответить «тройным ударом на удар поджигателей войны», что сомнительно, но как можно лучше отвечало бы идеологии «чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим», – это уже абсолютно несущественно, потому что совсем не определяло природу сталинского режима.

Главный военный совет Наркомата обороны, председателем которого был Тимошенко, не имел политических полномочий. Политбюро было единственной инстанцией, которая могла принимать подобное решение, – тогда, когда Сталин уже фактически имел его и созывал всех для проформы. Сталин любил советоваться – до тех пор, пока не имел в голове готового решения; он подолгу взвешивал все «за» и «против» и позволял говорить всем и все. Когда же решение было принято, Сталин не позволял никому и рта раскрыть.

Советовался ли с кем-нибудь Сталин, начинать или не начинать войну?

Все самые секретные документы разведки шли Сталину, Молотову, Ворошилову, Берии, Тимошенко и Жукову.[544] Правда, Жуков говорил историку В. А. Анфилову, который показал ему доклад Разведупра, что настоящий документ видит впервые и что обычно Голиков посылал материалы непосредственно Сталину. Во всяком случае никто из перечисленных лиц, за исключением, возможно, Молотова, не годился в собеседники Сталину на серьезные темы. К этим людям следует прибавить еще Жданова, который в довоенные годы был очень близок к Сталину и как секретарь ЦК был членом Главного военного совета и Главного морского совета. Какие у них были разговоры, мы уже не узнаем, но Жданов никогда не спорил со Сталиным даже в таких вопросах, как судьба 76-мм пушки или строительство линкоров, если у Сталина было уже сформировалось свое мнение.

Нарком обороны маршал С. К. Тимошенко

У Сталина было стойкое, упрямое, параноидальное убеждение в том, что он обманул Гитлера и Англию и войну начнет тогда, когда захочет, – если захочет. Отсюда следовало, что все военные приготовления Германии есть или результат провокаций немецких самураев, или средство давления Гитлера на Сталина для достижения каких-то политических целей, или, наконец, английской интригой.

Именно поэтому все доклады Голикова, как и доклады морской разведки, подписанные адмиралом Кузнецовым, независимо от их содержания заканчивались выводом о том, что военные приготовления Германии скрывают ее настоящие антианглийские цели и что Германия воевать с СССР не собирается.

Что же было, наконец, в мае? А ничего не было. Объяснение, которое дал Жуков и которое с порога отбрасывают и защитники великодержавной сталинской политики и изобличители коммунистически-нацистской агрессии, – все новоявленные право-консервативные российские историки, – остается наиболее достоверным.

«Идея предупредить нападение Германии появилась у нас с Тимошенко в связи с речью Сталина 5 мая 1941 г. перед выпускниками военных академий, в которой он говорил о возможности действовать наступательным образом. Это выступление в обстановке, когда враг сосредоточивал силы вокруг наших границ, убедило нас в необходимости разработать директиву, которая предусматривала бы опережающий удар. Конкретная задача была поставлена А. М. Василевскому. 15 мая он доложил проект директивы наркому и мне. Однако мы настоящего документа не подписали, решили предварительно доложить его Сталину. Но он прямо-таки закипел, услышав об опережающем ударе по немецким войскам. «Вы что, спятили, немцев хотите спровоцировать», – раздраженно бросил Сталин. Мы сослались на обстановку, которая складывалась у границ СССР, на идеи, которые содержались в его выступлении 5 мая… «Так я сказал это, чтобы подбодрить собравшихся, чтобы они думали о победе, а не о непобедимости немецкой армии, о чем трубят газеты по всему свету», – проревел Сталин. Так была похоронена наша идея об упреждающем ударе».[545]