Другая свобода. Альтернативная история одной идеи - Светлана Юрьевна Бойм
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она ссылается на «ОН» (Ханна Арендт предваряет цитату следующим комментарием: «В надежде понять, где располагается во времени мыслящее эго и может ли быть его непрерывная деятельность определена темпорально, я обратилась к одной из притч Кафки, которая, по моему мнению, ровно об этом. Притча входит в собрание афоризмов под названием „ОН“». — Прим. пер.) в Notes from 1920 // The Great Wall of China / Transl. by W. Muir, E. Muir. New York: Viking, 1946. Более углубленный анализ см.: The Gap between the Past and the Future // The Life of the Mind. P. 202–213. Сделанная Арендт схема с диагональю свободы расположена на с. 208. Арендт отправляет притчу Кафки Хайдеггеру в личной переписке, и он отвечает проницательным комментарием после прочтения ее интерпретации: «Текст Кафки весьма поучителен. Я присоединяюсь к твоей интерпретации. Вот только в том, что меня лишает покоя при слове „просвет“ (Lichtung), речь идет не просто о незанятом пространстве и времени (Raum- und Zeit-Freie), но о том, что пространство и время предоставляет времени-пространству как таковому и при этом вовсе не является надвременным и внепространственным. Различение времени и вечности — слишком дешевая уловка. Возможно, она допустима для теологии, но для мышления это слишком грубая вещь». Hannah Arendt and Martin Heidegger, Letters, 1925–1975 / Ed. by U. Ludz, transl. by A. Shields. New York: Harcourt Inc., 2004. P. 134.
877
В своем эссе, посвященном творчеству Франца Кафки, Ханна Арендт анализирует обезличенность персонажей писателя, указывая на то, что в произведениях автора «общество состоит из „сплошных Никто“». Обезличенность персонажа у Кафки Арендт сравнивает с позицией еврея-парии в «приличном обществе». Она пишет следующее: «Итак, конфликт между обществом и парией состоит не просто в том, справедливо ли к нему общество или нет, а в том, причитается ли вообще хоть какая-то реальность тому, кто исключен из общества или оппонирует ему. Ибо самая большая рана, какую общество способно нанести парии, каковым был в нем еврей, — это заставить его сомневаться в реальности своего существования, заклеймить его даже в собственных глазах тавром „Никто“, кем он и являлся для приличного общества». — Прим. пер.
878
Из кн.: Arendt H. The Life of the Mind. New York: Harcourt Brace Jovanovich, 1977. T. 1. P. 208. (См.: Арендт Х. Жизнь ума. СПб.: Наука, 2013. С. 203. — Прим. пер.)
879
Arendt H. The Gap between Past and Future // Between Past and Future. P. 10–11.
880
Arendt H. Life of the Mind. P. 204.
881
Nunc Stans (nunc-stans) — лат. «остановившееся теперь». — Прим. пер.
882
В русскоязычной публикации книги Ханны Арендт «Жизнь ума» эта притча Фридриха Вильгельма Ницше приводится в следующем изложении: «Две дороги сходятся тут: по ним никто еще не проходил до конца. Этот длинный путь позади — он тянется целую вечность. А это длинный путь вперед — другая вечность. Эти пути противоречат один другому, они сталкиваются лбами, — и именно здесь, у этих ворот, они сходятся вместе. Название ворот написано вверху: „Мгновенье“ [„Augenblick“] <…> Взгляни, — продолжал я, — на это Мгновенье! От этих врат Мгновенья уходит длинный, вечный путь назад: позади нас лежит вечность [а другой путь ведет вперед в вечное будущее]». — Прим. пер.
883
Arendt H. Franz Kafka, Appreciated Anew // Arendt H. Essays on Art and Culture / Ed. by S. Young-Ah Gottlieb. Stanford: Stanford University Press, 2007. P. 100.
884
Ibid.
885
Ibid. P. 107.
886
Подробнее раскрывая и комментируя тему «подражания», Арендт пишет: «Эта чрезвычайно смелая перестановка образца и подражания, в которой, вопреки тысячелетней традиции, сочиненное вдруг предстает как образец, а реальность — как подражание, привлеченное к ответственности, является у Кафки одним из важных источников юмора <…> смех Кафки есть непосредственное выражение той человеческой свободы и беспечности, которая понимает, что человек есть нечто большее, чем его неудачи, уже потому, что он может выдумать себе путаницу, еще более запутанную, чем все реальные конфузы». — Прим. пер.
887
Arendt H. Franz Kafka, Appreciated Anew. P. 106.
888
Любопытно, что Ханна Арендт, исследуя творчество Франца Кафки, намечает контуры архитектуры его мира с помощью образов руин и разрушенных конструкций (что весьма напоминает ассоциативные ряды того же Вальтера Беньямина). Этот мир «доброй воли» она видела на руинах мира модерна, что, несомненно, точно коррелирует с реальными образами послевоенной Европы. Кафка 1920‐х годов, со всеми его обезличенными условными персонажами и абстрактными мирами, представлялся ей предсказателем грядущего тотального разрушения: «Чтобы хоть в проекте стать согражданином такого мира, избавленного от всех кровавых призраков и смертоносного колдовства <…> он неизбежно должен был предугадать разрушение современного ему мира. Его романы — это такая предугаданная деструкция, по руинам которой он несет возвышенный образ человека как модели доброй воли, поистине способного свернуть горы и построить миры; способного вынести разрушение всех ошибочных конструкций и обломки всех руин, потому что боги дали ему <…> нерушимое сердце». — Прим. пер.
889
Анаморфоз (анаморфоза) — от греч. ἀναμόρφωσις — преднамеренное искажение изображения, как правило посредством оптических устройств (например, линз из оптического стекла определенной кривизны, собранных в специальный объектив, либо математического построения вручную или с помощью компьютерной графики). Применяется в кинематографе, фотографии, изобразительном искусстве. В изобразительном искусстве анаморфоз применяется с целью создания образов, воспринимаемых только со специально предусмотренных точек зрения. Зритель, располагаясь определенным образом в пространстве по отношению к картине, росписи стены или декорации, может увидеть изначально нечитаемые образы, заложенные в композицию художником с помощью преднамеренного анаморфического построения. — Прим. пер.
890
Лудический — от лат. ludus, «игра» — в данном контексте некая игра ума, лабораторный эксперимент, якобы претендующий на то, что он может быть воплощен в условиях реального мира, но в действительности являющийся лишь «игрой» — воплощенной утопией. См., например, исследования Н. Н. Талеба. — Прим. пер.
891
Речь идет о памятнике А. С. Пушкину в Москве на Пушкинской площади, установленном в 1880 году. Скульптуру поэта изваял Александр Михайлович Опекушин (1838–1923). Бронзовая фигура поэта на постаменте изначально располагалась в начале Тверского бульвара, но позднее
