Опасная граница: Повести - Франтишек Фрида

— Я случайно проходил...

Она молчала, наверное, сердилась на него.

— Ну, я пойду, — помедлив, сказал он и вздохнул.

— Подожди, — остановила его дочь контрабандиста.

Всадив топор в колоду, она начала собирать наколотые дрова в корзину. Таможенник помогал ей. Собрав дрова, она улыбнулась и сказала:

— Уж если пришел, помоги мне донести корзину, она тяжелая.

Они понесли дрова в дом. Перед дверью он в нерешительности остановился.

— Не бойся, папы дома нет, — улыбнулась она и ногой приоткрыла дверь в сени.

Корзину они поставили в кухне. Марихен разложила дрова в маленькой нише рядом с печью. Сначала Кучера наблюдал за ее спокойными движениями, потом, принялся оглядываться. Комната сияла чистотой. Стол был накрыт скатертью, а посередине стояла вазочка с искусственным цветком. От печи исходило приятное тепло, а от кастрюли распространялся аромат супа.

— Марихен!

— Если уж ты пришел в гости, то присаживайся, — опять улыбнулась девушка. Она вытащила из-под стола табурет и показала на него рукой.

Кучера сел. Марихен принесла ликер и две рюмки, Он с восхищением смотрел на ее тонкие пальцы.

— Ты откуда родом? — спросила она.

— Из Праги.

— Я бывала в Праге, у тети. С удовольствием вспоминаю об этих поездках. Мы бродили вдоль берега Влтавы, купались на реке у Императорского луга, иногда ходили в театр. Как мне там было хорошо! С тех пор прошло много времени, я ведь тогда еще в школу ходила. В Прагу я каждые летние каникулы ездила и ждала их весь год с нетерпением. Но потом тетя умерла... — Девушка замолчала, и тень печали пробежала по ее лицу. — Я бы с удовольствием съездила туда еще раз.

— Ты обязательно съездишь...

Она дружески взяла его за руку и открыла дверь в другую комнату. Там, у стены, стоял старинный, прекрасной работы, книжный шкаф из полированного дерева, который никак не гармонировал с остальной мебелью. Он пробежал глазами по корешкам книг — все на чешском. Тршебизский, Ирасек, Дюма, Жюль Верн, Чапек, Врба...

— Тетя оставила мне эту библиотеку. Книг на немецком языке у меня нет, так я на чешском читаю.

Они вернулись в кухню. Девушка подошла к печи, стала хлопотать возле нее и вдруг вспомнила:

— Боже мой, мы же еще не выпили!

Она подняла рюмку с ликером.

— За что выпьем, Марихен? — спросил Кучера.

— Давай за добрую дружбу.

— Хорошо, за добрую дружбу!

Отпивая ликер маленькими глотками, Марихен закрыла глаза, а когда открыла, ему вдруг показалось, что в них отражаются зеленые огоньки.

— Мне надо готовить обед, а то папа будет сердиться, — проговорила она, намекая, что ему пора уходить.

Кучере уходить не хотелось.

— Давай съездим вместе в Прагу, — предложил он.

— Отец меня не пустит, — ответила она, — он даже на работу меня не пустил. Я нашла место продавщицы в книжном магазине. Мне бы там понравилось, я люблю книжки. Но папа не разрешил. Он с меня глаз не спускает.

— Со мной бы отпустил, — самоуверенно заявил Кучера.

— Как раз с тобой бы и не отпустил, — улыбнулась она.

— Почему?

— Он заметил, как мы смотрели друг на друга. От него ничего не скроешь, у него глаза, как у рыси. Наверное, почуял, что мы с тобой... — Девушка осеклась и растерялась.

— Договаривай, — попросил он.

Марихен покачала головой, и огненные волосы затрепетали на ее плечах.

— Тебе уже нужно идти, — сказала она. — Я тебя не гоню, но...

— Отца боишься?

— Он неплохой, ты не думай, но, кроме меня, у него никого нет, Вот он и следит за мной, как дракон за принцессой, — рассмеялась она.

Крышка над кастрюлей приподнялась, суп полился на плиту. Девушка быстро передвинула кастрюлю на край. Кучеру охватило мучительное желание обнять ее стройное тело и зарыться лицом в ее рыжие волосы. Она как раз стояла, повернувшись к нему спиной. Он порывисто обнял ее, прижал к себе и возбужденно выдохнул:

— Марихен!

Она резко обернулась:

— Так вот зачем ты пришел? И это ты называешь дружбой? Уходи! Видеть тебя не хочу! Все вы одинаковые, думаете только об одном! Уходи!

— Марушка!

— Иди-иди, не мешай работать!

Он хотел сказать что-то в свое оправдание, извиниться за неожиданный порыв, с которым не смог справиться, но взгляд ее был холоден и враждебен. Беспомощно опустив плечи, Кучера вышел на улицу.

Весна

1

В начале марта резко потеплело. Подул южный ветер, по склонам холмов, прокладывая в снегу глубокие канавы, зажурчали ручьи. Ветер и солнце расправлялись с остатками снега на полях, обнажая черную, вспаханную осенью землю.

Потепление благотворно повлияло на Ганса. Свежий ветер будто влил ему в вены новую кровь. Ни с того ни с сего он вдруг принялся ремонтировать свой дом. Побелил стены, покрасил оконные рамы и двери, отциклевал полы и покрыл их олифой. Предварительно он выбросил из дома весь хлам. В это же время у него появился новый костюм — контрабандист совсем не жалел заработанных тяжелым трудом денег.

— Ганс, я вас не узнаю, вы стали совсем другим человеком, — говорила ему Марихен.

Он ходил к Кречмерам почти каждый вечер, приносил то кусок колбасы, то фаршированную рыбу, и девушка сердилась, что он зря тратит деньги.

— Для кого мне экономить? У меня никого нет, только ты и твой отец. А жизнь коротка... — смеялся Ганс. Ему очень нравилось бывать у Кречмера, есть, пить и болтать о разной чепухе.

— Марихен, Ганс, наверное, жениться собрался, — добродушно подтрунивал над ним Кречмер. — Ты обратила внимание, какой порядок навел он в своем доме? На свадьбу-то нас пригласишь? А кто же, интересно, твоя избранница?

— Мне и одному неплохо, — отмахивался Ганс.

— Просто не хочешь признаться, что тебе не хватает женщины.

— Может, женщины мне и не хватает. Только такую, какую бы я хотел, все равно не найдешь.

— Небось молодую хочешь подцепить да красивую. Сорокалетняя тебя, конечно, не устраивает.

— А где найти сорокалетнюю красавицу? — улыбнулся Ганс.

— Дайте объявление, — предложила Марихен.

— И заполучишь бабу, от которой потом до смерти не избавишься?

— Вы сейчас в самой поре, — сказала девушка, и он понял, что она не шутит. — Жизнь ваша приобретет сразу иной смысл.

— Да, совершенно иной, — усмехнулся Кречмер. — Станешь каждый день ругаться с болтливой бабой, которая будет попрекать тебя самой маленькой рюмкой водки, ссориться из-за каждого гроша, препираться по любой мелочи. Женщина — это все равно, что собака в овечьей шкуре. С виду добрая, незлобивая, она все время крутится рядом, рычит и кусает, чтобы не уходил слишком далеко, не засматривался на других...

— Папа, ну о чем ты говоришь! — рассердилась девушка. — Ведь Ганс обидеться может.

— Йозеф прав. Тут как-то подошла ко мне в лавке Вернерова, все крутится около да говорит, мол, выгляжу теперь хорошо, словно помолодел. А мне, как увидел ее крючковатый нос да злые глаза, даже нехорошо стало.

— Вернерова не так уж некрасива, Ганс, — вступилась за женщину Марихен. — Она тоже одинокая, дети выросли...

— Ее старший с нацистами якшается. Когда они у Рендла проводили свое собрание, он еще с одним молокососом стоял возле дверей. Сапоги начищены, на голове фуражка с лакированным козырьком, на поясе ремень с пряжкой, а на ней надпись: «С нами бог». Страшный как сто чертей! Чтобы такой жил в моем доме...

— Сегодня выбирать не приходится, это как чума. Я не удивлюсь, если и нас начнут агитировать подать заявление.

— Пусть приходят, я их быстро вышвырну.

— Что они вам сделали? Почему вы их так не любите? — спросила Марихен.

— Послушай, девочка, я же старый социал-демократ.

— Какой вы социал-демократ, если и собрания-то редко посещали...

— Это правда, но на фабрике я некоторое время был партийным активистом... Мы честно относились к людям, старались им помочь, а эти крикуны и хвастуны...

— И сколько вас, социал-демократов, осталось? — с легкой усмешкой поинтересовался Кречмер.

— Да, нас осталось немного. Видимо, мы были недостаточно решительны и активны. Думали, люди нам всегда будут верить...

— А что вы для них сделали? Ничего. А в конце концов Мюллер всех вас выгнал на улицу.

— Ты нрав, но из-за этого я не стану менять свои убеждения, — с печалью в голосе сказал Ганс и сменил тему разговора.

Лес превратился в сплошное хлюпающее болото, мох и хвоя пропитались водой, словно губка. Кое-где снег еще не сошел, в основном на северном склоне Вальдберга, но уже напоминал кашу. А по ночам слегка подмораживало — зима все еще не сдавалась, хотя от деревьев пахло весной. На опушках появились косули и олени, выискивавшие молодую поросль. Они настороженно поворачивали свои увенчанные коронами головы при каждом звуке, даже самом слабом.