Опасная граница: Повести - Франтишек Фрида

— Если бы у них только деньги отбирали... Разве ты не слышал об их мучениях?

— Нельзя верить всему, что пишут газеты.

— Такая семья просто так, шутки ради, бежать не будет. Они оставили в Германии все состояние и потащили с собой маленького ребенка. Как вспомню, какой был мороз...

— Да, уж это точно, с ними не церемонятся...

— Если посмотреть на это глазами здравомыслящего человека, разве они виноваты, что родились евреями? Ну почему, скажи, ты должен отвечать за своих предков? И надо же такому случиться, чтобы в Германии пришел к власти этот паразит, который их ненавидит...

Вайс вдруг испуганно оглянулся на дверь:

— Знаешь что, Ганс, об этом лучше...

— Если бы ты видел эту маленькую девочку... Как подумаю, что какой-нибудь Зееман может...

— Хватит!—прервал его сапожник. Он отложил молоток и провел рукой по редеющим волосам. Лоб у него сморщился, как мехи гармони. — Думаешь, мне приятно слышать об этих нацистских дикостях...

— Если ты не одобряешь их действия, значит, ты против нацистов? — спросил Ганс.

— Эх, старина, зачем мне, сапожнику, против кого-то выступать?

— Ну а если бы у тебя забрали ребенка?

— Да прекрати ты, черт побери, исповедовать меня! — взорвался сапожник и, схватив молоток, неистово застучал по гвоздям. Потом с не меньшим ожесточением стал подравнивать напильником высовывающиеся деревянные головки,

Ганс, сам того не желая, затронул его больное место. У Вайса была дочка, которая уже четыре года находилась в каком-то институте на излечении. Она плохо говорила, не умела ходить. Сапожник был страшно привязан к бедняжке. Он все время скучал без маленькой Эрики, которая с детских лет сидела в мастерской на стульчике и неотрывно смотрела на отца.

Тишина в комнате становилась гнетущей. Сапожник, издыхая, продолжал работу. За окном стоял трескучий мороз, а здесь, в мастерской, было тепло и уютно.

— Но там нет безработицы, — неожиданно произнес Вайс.

— Где? — удивился Ганс.

— «Где, где», в Германии!

— Да потому что этот горлопан, фюрер, половину населения поставил под ружье!

Вайс промолчал, но Ганс чувствовал, что в его душе ужо взошли те семена, которые сеяли Зееман и его сообщники. Он вдруг пожалел, что доверился сапожнику. «Нет, теперь никому нельзя верить», — недовольно подумал он.

— Ты не собираешься сколотить группу? — вернулся Вайс к прежней теме.

— Йозеф с группой ходить не станет.

— Наплюй ты на него, все равно он какой-то странный.

Ганс молчал: он не разделял мнения Вайса. Он не собирался расставаться с Йозефом, потому что по-своему любил его и его рыженькую дочку. Ему все время хотелось видеть ее, говорить с ней. А тогда он лишился бы возможности заходить по вечерам и долго беседовать с ними. Он радовался, что они относятся к нему, как к родному. С ними он не чувствовал себя таким одиноким. Когда бы он к ним ни зашел, для него всегда находилось что-нибудь вкусное. Сам он тоже не жадничал и время от времени кое-что приносил. Когда они собирались за столом, он как зачарованный смотрел на Марихен. Девушка была настолько красива, что у него даже дыхание перехватывало. Она вела себя с ним как с добрым другом, обращалась к нему по имени. Да он уже был почти членом их семьи.

Ганс встал, надел пальто и вязаную шапку и положил на стол десять крои.

— Спасибо, — просиял Вайс.

— Может, мы пойдем завтра ночью. Я зайду к вечеру, — сказал Ганс.

— Я прослежу, кто будет дежурить, не беспокойся.

— Ну, будь здоров!

Вайс принялся забивать деревянные гвозди во второй сапог. Они образовывали на светлой душистой коже правильную линию. Потом он подышал на оконное стекло, потер его пальцами и увидел в маленький, быстро замерзающий кружок, как Ганс торопливо шагал вдоль ручья.

10

Кучера проснулся около полудня. Он слышал, как фрау Хаан шаркала в коридоре и гремела посудой в кухне. Умывшись холодной водой, он прогнал последние остатки сна. Фрау Хаан, услышав, что он наконец-то встал, принесла завтрак. Кучера поел и вышел на улицу.

Багряное солнце висело низко над горизонтом. На кустах и деревьях искрился иней. Дым из труб поднимался вертикально, растворяясь в небесной сини. Деревня притихла, лишь в теплых хлевах позвякивали цепями коровы. Внезапно Кучера остановился. Зачем он вышел на улицу? В трактир идти ему не хотелось: обедать слишком рано, а у Ирмы сейчас полно работы на кухне. Раньше ему хотелось хоть на мгновение увидеть эту черноволосую девчонку, улыбнуться ей, теперь же это желание совсем пропало. Уж не потому ли, что вчера они наконец встретились? Господи, что это была за ночь! Ирма, ночное дежурство, нарушители, Марихен и ее спокойный голос: «Ты что, совсем спятил? Зачем стреляешь?» Да, он, вероятно, спятил. Звездная морозная ночь, темные фигуры на лесной дороге, крики, нарушившие величественную тишину леса. Его восхитило спокойствие девушки. Она вела себя так, словно они встретились не на контрабандистской тропе, а где-то в парке.

Рыженькая! Рыжая, рыжая, рыжая...

Ему хотелось выкрикнуть это слово в тишину, воцарившуюся в занесенной снегом деревне, чтобы все слышали, чтобы, чтобы, чтобы... Он усмехнулся, потому что и впрямь показался самому себе сумасшедшим. Да, эта ночь надолго останется в его памяти.

Кучера бесцельно побрел по деревне, но потом вспомнил, что можно зайти к Павлику, рассказать о том, что произошло, как они с Карбаном поймали нарушителей границы с беженцами.

Комната Павлика походила на автомастерскую. Посередине стоял разобранный мотоцикл, на столе лежали различные инструменты и детали двигателя. Павлик был в спецовке, его прыщавое лицо — все в грязи. На столе среди бесчисленных деталей в большой кружке дымился черный кофе. Радио, висевшее на стенке, было включено на полную громкость.

— Хочешь кофе? — выкрикнул Павлик. — Возьми чашку и налей себе. Зажигание, черт побери, не работает! Никак не могу выяснить, где собака зарыта. Я уж и конденсатор поменял, а двигатель все не заводится. Наверное, катушка барахлит, а новой у меня нет. Просто зло берет. В этой дыре ничего не достанешь. Надо отпроситься у старика на денек и съездить куда-нибудь. Ну, что ты стоишь, как изваяние? Налей кофе и сядь. Видишь, у меня руки грязные. Утром я говорил со стариком, он мне все рассказал. Мне кажется, этот инженер прихватил кое-что с собой, наверняка в его портфеле лежало какое-нибудь изобретение, которое он не хотел отдавать фашистам. И баба у него, говорят, красивая. Нордический тип — это в моем вкусе!

Павлик не давал Кучере слово вставить. Едва закончив свою тираду, он начал рассказывать неприличный анекдот. Рассказывал долго, нудно, и Кучера как-то непроизвольно опять углубился в свои мысли, а когда Павлик закончил, он неестественно рассмеялся, даже сам не зная в связи с чем. Выпив кофе, он собрался уходить.

— Ты уже обедать? — спросил Павлик, пытаясь перекричать радио.

Кучера посмотрел на часы. Было половина двенадцатого.

— Я дежурю с четырнадцати часов с Непомуцкий. Вот не повезло!

— Действительно, не повезло. С этим ни минуты не отдохнешь.

— Да и с Карбаном тоже.

— Подожди, вот придет лето, старик растянется на мху, заведет будильник, который носит в сумке, и проснется от его звонка в нужное время.

— Ну, привет!

— Будь здоров!

Мороз не ослабел и после полудня. По дороге ехал грузовик, гремя целями, укрепленными на колесах. Из его радиатора вырывались клубы пара. Кучера, задумавшись, шел по деревне и не заметил, как очутился возле дома Кречмера. Любопытство заставило его заглянуть через забор. Двери сарайчика были открыты, оттуда доносились удары топора: кто-то колол дрова. Неслышно ступая, к Кучере подбежала черная кошка. Уставившись на него желтыми зрачками, она замяукала.

— Ты чего хочешь, кисонька? — спросил он.

Кошка дала себя погладить, выгнув спину под его рукой, потом перепрыгнула через забор и лениво направилась к сарайчику. Он позвал ее, но она даже не обернулась.

Маленькая калитка в заборе была приоткрыта. Кучера прошел в нее, подошел к сарайчику и заглянул внутрь. Марихен стояла у колоды и колола дрова. Лицо ее раскраснелось, волосы широким огненным водопадом закрывали лицо и плечи. Он тихо поздоровался. Девушка испугалась и на мгновение заколебалась, словно не зная, что делать.

— Это ваша кошка? — спросил он.

— Нет, не наша, но она часто ходит к нам, потому что я всегда ее чем-нибудь угощаю.

Кучера наклонился к черной кошке и снова погладил се. Та прижалась к его ноге. Марихен колола дрова, плотно сжав губы и зажмуривая глаза при каждом ударе топора. Он стоял и смотрел на ее правильное, красивое лицо. Девушка время от времени косила на него глазом, но молчала. Молчал и Кучера, не зная, что сказать. Он злился на свою неловкость, на то, что вообще зашел сюда. Теперь он искал предлог, чтобы быстро и незаметно удалиться. Конечно, ему хотелось увидеть девушку, поэтому он и шел мимо их дома, хотелось увидеть хотя бы на мгновение, хотя бы издали. И вот Марихен рядом, прекрасная, высокая и стройная, как молодая лиственница, а он не знает, что сказать.