И умереть некогда - Поль Виалар

— Нет, — сказал он, — друг.

«Странный друг, — подумал бухгалтер, — который не знает даже фамилии человека, за которого пришел платить». Гюстав попытался пояснить:

— Видите ли, меня попросили…

— Ясно… ясно, — сказал тот. — В общем-то мне ведь…

Он уже вытаскивал черную книгу. И принялся переносить оттуда цифры на большой, расчерченный на графы бланк: столько-то дней в больнице по столько-то за день; кроме того, подстилка, вата, особые лекарства, уколы… Затем подвел итог:

— Семьдесят одна тысяча семьсот двадцать три франка плюс гербовый сбор.

Он пересчитал деньги, которые вручил ему Гюстав, дал квитанцию.

— Откуда вынос тела?

— Из морга — он там, в глубине двора.

Гюстав вышел и направился к низкому строению, одиноко стоявшему неподалеку от боковых ворот, которые выходили на дорогу, специально предназначенную для похоронных катафалков, — их не выпускали через главный вход, чтобы живые не сталкивались с мертвыми. Ворота еще были закрыты, и на утрамбованной площадке возле них не было ни машины, ни автобуса похоронного бюро. Он приостановился. Может быть, тело старушки еще не перенесли сюда? Тем не менее он приоткрыл дверь.

На низких постаментах стояли в ряд три гроба, и возле каждого лежало тело под простыней. У крайнего справа, склонив голову, молилась на коленях Лоранс.

Не желая ей мешать, он долго стоял молча и смотрел на нее. При свете дня, проникавшего сквозь два отверстия под самым потолком, она казалась еще лучше, чем ему помнилось: скромность, сдержанность и чистота сочетались в ней с редкой грацией и женственностью; молодое, крепкое тело удивительно гармонировало с ее внутренним обликом, — она была очень хороша коленопреклоненная, в этом черном платье, которое накануне прихватила из дому и надела сегодня утром. Из-под маленькой шляпки выбивались светлые волосы, как бы освещавшие ее затылок и даже отбрасывавшие отсвет на неподвижную фигуру, в которой для нее заключена была, казалось, вся жизнь.

Должно быть, она почувствовала его присутствие, потому что вдруг поднялась с колен.

И пошла к нему, протянув обе руки.

Какое значение имело то, что за их спиной лежали на мраморе три бездыханных тела? Жизнь была тут, в ней, она как бы продолжала земное существование этой женщины, своей бабушки, которую так любила и которая благодаря ей, Лоранс, не исчезала бесследно.

Они вышли из помещения, где стоял характерный для этих мест запах, который даже дезинфекция не способна истребить. За ночь мистраль победил восточный ветер и очистил небо. Утреннее солнце прогрело воздух, и, несмотря на смерть, которая была так близко, а может быть, именно из-за этого, они почувствовали, что им хорошо, почувствовали себя бесконечно счастливыми. Она смотрела ему в лицо, и в глазах ее уже не было слез: она явно сумела обрести мужество, возможно, благодаря ему. И по этому ее взгляду он понял: она ни минуты не сомневалась, что утром он будет тут. Он обещал, и она поверила.

Они еще не успели обменяться ни единым словом, как ворота распахнулись. Во двор въехала черная машина. За нею следовали люди в черном — их было четверо; они шли, на ходу застегивая форменные куртки. Автобус остановился перед дверью низенького строения, шофер остался за рулем, а человек, сидевший рядом с ним и выполнявший обязанности распорядителя, во всем черном, с допотопной мягкой шляпой в руке, вышел из машины. Лоранс шагнула было к нему. Но Гюстав удержал ее за локоть.

— Деньги у меня есть, — сказал он.

Она не поблагодарила его, вообще не сказала ни слова. Она продолжала неподвижно стоять и лишь прижала к себе руку, державшую ее за локоть.

Мужчины вошли в морг. Один из них тут же вышел:

— Кто хоронит Дебреннан?

Они обернулись.

— Сюда пожалуйте, — сказал человек. — Будьте любезны.

Они последовали за ним, приноравливаясь к его шагам.

Внутри трое других уже сняли саван с тела старушки. Она была очень старенькая, но черты ее лица поражали своей безмятежностью. Гюстав подумал: «Вот она и успокоилась».

Да, она успокоилась, ничто больше не могло ее взволновать. До последнего вздоха она сохраняла любовь к своей внучке. Эта старушка хотела, могла, умела любить. И вот она лежала перед ними с легкой улыбкой на застывших устах, словно умирая уже знала, что Лоранс, которая была для нее дороже всего на свете, для которой она пожертвовала всем, — остается не одна.

Люди из похоронного бюро подняли тело, уложили его в гроб. В их больших, но ловких и осторожных руках оно казалось легким, как перышко. Сделав все, что нужно, они подали знак Лоранс и Гюставу, предлагая проститься: они были уверены, что эту пару связывают самые тесные узы. Лоранс в последний раз опустилась на колени. Она не плакала. Больше уже не плакала. Гюстав услышал только, как она прошептала хрипловато, но твердо: «Прощай, бабушка».

Она тут же отошла от тела и снова стала рядом с ним. Люди из похоронного бюро накрыли гроб крышкой, привинтили ее. Потом вчетвером подняли гроб и понесли в автобус.

Распорядитель дожидался на улице со шляпой в руке. Когда гроб поставили в автобус и задняя дверца захлопнулась, он открыл дверь в кабину, где едут сопровождающие, и, отступив в сторону, произнес традиционную фразу:

— Прошу родственников…

Этим словом он как бы соединял Лоранс и Гюстава, что в общем-то было вполне естественно.

Ворота закрылись за автобусом, и он кружным путем, не спускаясь в город, привез их в Симьез. У входа на кладбище Лоранс с Гюставом сошли и медленно направились следом за черной машиной, которая теперь еле ползла, поднимаясь вверх по крутой аллее. Кладбище, местами совсем заросшее травой и казавшееся от этого очень старым, отнюдь не производило мрачного впечатления. С холма открывался бескрайний простор моря, блестевшего под солнцем вдали — там искрились блестками гребешки легких волн, гонимых мистралем. Небо было ярко-голубое и теплое. Ни в чем не чувствовалось грусти: одна жизнь кончилась, начиналась другая.

Вот они и у могилы. Мраморщик, которого предупредили слишком поздно, едва успел закончить работу, и каменную плиту, которая закрывала склеп, только что отодвинули. На ней повторялась одна и та же фамилия; последним значился капитан флота Жозеф Дебреннан, — очевидно, подумал Гюстав, отец Лоранс.

Гроб вынули из автобуса. Поднесли к краю склепа. Священник, стоявший в полном облачении рядом со служкой, прочел молитвы. Наконец, гроб на веревках опустили в продолговатую яму. В этот миг руки Лоранc и Гюстава инстинктивно нашли друг друга, встретились и больше не расставались. Так, держась за руки, молча, дошли они до выхода с кладбища и тем же размеренным шагом направились в город.

Возле большого пригородного отеля, окруженного просторным парком, в глубине которого виднелись пальмы, Гюстав окликнул такси, высадившее, очевидно, пассажиров и отъезжавшее от ворот. Он распахнул перед Лоранc дверцу.

— Куда поедем? — спросил он.

— Ко мне, — сказала она.

День был уже в разгаре. На улицах хозяйки с полными сумками спешили домой, и запах нагретого масла — запах полудня — начинал, как и накануне, в старом квартале, носиться в воздухе; из раскрытых окон вырывались раскаты смеха и музыка, исполняемая по радио. Такси примчало их на Французскую улицу и остановилось перед домом Лоранc.

Машина уже отъехала, однако Гюстав продолжал неподвижно стоять на тротуаре. Тогда Лоранс повернулась к нему и сказала:

— Пойдемте со мной.

Он поднялся за ней на третий этаж. Следуя сзади, он любовался ее телом в движении, но это не вызвало в нем никаких грешных мыслей, — лишь чувство нежности, на которое еще совсем недавно он не считал себя способным. Хотя, конечно, ему приятно было, что она так хороша. Дойдя до своей двери, Лоранc достала ключ, открыла.

— Входите, — сказала она.

Он вошел. Она тем временем прошла в дальнюю комнату, сняла шляпу и вернулась к нему.

— Снимайте же пальто.

И поскольку он медлил, она поистине материнским жестом принялась стягивать с него пальто.

Он не противился — горло у него сдавило от волнения. Лицо Лоранc сияло, в глазах ее больше не было слез, зато он чувствовал, как у него в уголках глаз собирается влага. Он смотрел на нее, глубоко взволнованный неведомым дотоле чувством, какого он никогда не испытывал и не надеялся уже познать, — этот человек, который ни во что, или почти ни во что, не верил, которому было просто не до того, вдруг почувствовал, как откуда-то из недр его души рвется благодарственная молитва.

— Лоранc…

— Оставайся. Ты же сам понимаешь, что не сможешь отсюда уйти.

Она сказала ему «ты», она, которая никогда никому не говорила «ты», которая обращалась на «вы» даже к бабушке, и эта неожиданная свобода в обращении придала их словам, тому, что возникало между ними, даже самому их присутствию вдвоем в этой квартире, какую-то удивительную чистоту.