Крепитесь, други! - Астра

Он потянулся и открыл стенной шкаф. Кухонная утварь весело заблестела при свете дня.

— От пригорания внутри мы защищаемся напылением, это общеизвестно, зато снаружи…

— …вы придумали нечто небывалое, — поняла она уловку домовитых немцев.

— У вас быстрый ум, Агнесса. Да, вы правы, не-бы-ва-лое. Наружная эмаль от верхнего ободка до середины стенки покрыта рисунком в виде пятен и подтеков, будто бы от сбежавшего молока. Хозяйке остается доделать остальное, то есть закоптить дно и нижнюю половину, чтобы сотворить шедевр собственными руками.

Агнесса рассмеялась.

— Замечательно! Ручаюсь, что нашим хозяйкам ваши разработки придутся по душе.

Он привстал и в знак признательности пожал ей руку.

— Очень рад. С вами приятно иметь дело.

— А мне следует похвалить ваш «русский», — нашлась Агнесса с ответной любезностью. — Вы говорите почти без акцента.

— Я польщен, — он наклонил голову.

После этого, допив кофе, Агнесса перешла к делу.

— Ваш рассказ, Роберт, настолько хорош, что его можно изложить в виде серии статей в рубрике «Моя кухня».

Такой рубрики в газете никогда не было, но, без сомнения, Валентина предпримет все возможное, расшибется в лепешку, как говорится, чтобы открыть ее, как только зазвенит немецкое золото.

— Здравая мысль, — оценил Роберт. — Сколько подобных статей готова предоставить ваша газета, и входят ли услуги журналиста в стоимость рекламы?

Они определили объемы, обговорили условия, перешли к расчетам.

— Я начинаю работать при скидке в пятьдесят процентов, — вбросил немец пробный шар.

Агнесса давно перешагнула через стеснение и неловкость при обсуждении денежных величин и торговалась легко и внимательно, без азарта, подобно ведущему «Поля чудес.»

— Невозможно, — с сердечной улыбкой возразила она. — Пятнадцать процентов.

— Тридцать, — уступил немец.

— Двадцать и это предел, — вздохнула она.

— Сойдемся на двадцати пяти, о'кей?

— О'кей.

Роберт Кофман подписал очень хороший договор и, как все иностранцы, расплатился наличными без расписки. Пора было уходить, но Агнесса медлила.

— Роберт, можно ли мне о чем-то попросить вас?

— С удовольствием, Агнесса.

— У великого Гете есть стихотворение, которое я мечтаю услышать в подлиннике. Он создал его, не дыша, в состоянии священного вдохновения. В переводе это теряется, даже у Лермонтова.

Горные вершиныСпят во тьме ночной,Тихие долиныПолны свежей мглой,Не пылит дорога,Не дрожат листы,Подожди немного,Отдохнешь и ты.

Не могли бы вы прочитать его по-немецки?

Он слушал ее с широко открытыми глазами. Потом набрал воздуху и сконфуженно признался.

— Я… я не знаю этого стихотворения Гете. Должно быть, когда его проходили в школе, я болел.

Смеясь, они направились к двери. На ходу он вложил кастрюлю с крышкой в большой пакет и вручил Агнессе.

— Я поражен, — он проводил ее к лифту, склонился и поцеловал руку. — Вы любите театр? Балет Большого?

Мило отшутившись, она скользнула в открывшиеся дверцы. Бог с ним, с командированным мужчиной, везде они одинаковы.

Алекса тоже заинтересовал глава «Представительства…» Роберт Кофман. В область интересов собственных предприятий Алекса входили и спиртовые заводы, и нефтепродукты, равно как и легальная связь с зарубежьем. Через своих людей Алекс предложил Роберту встречу и приехал на Октябрьскую.

Они понравились друг другу.

Вторая встреча, совместный обед, происходила в ресторане «Зубр», у Алекса. Конечно, Роберту об этом не сказали. Беседа шла легко, дружески, лишь изредка и будто случайно касаясь объемов и размещения строительств в нужных Алексу регионах. Светлое вино разливал сам метрдотель, он же принес на блюде молодую стерлядь, которую дорогой гость минут сорок назад сам же и выбрал в хрустальном бассейне с фонтанчиком посредине. Не так-то прост оказался и Роберт Кофман! Алекс включил свои «уловители», как называл он тончайшую способность ощущать рождение чужой мысли, слышать «подсловие и засловие» в произносимых речах, входить в состояние души собеседника, и с безмолвным извинением прощупал того по двум-трем уровням. Получалось, что немец доверял собеседнику, но опасался подвоха и держался настороже, хотя твердо решил свое участие в выгодном бизнесе не продешевить, но и риска не допустить ни малейшего. Так, почти без слов, на полунамеках удалось достичь взаимопонимания. Вино было выпито, официант подал кофе и мороженое.

— А скажите, Алекс, эта милая женщина, Агнесса, от вас работает?

— Агнесса? Не знаком. А что?

Все-таки она подействовала, кристальная струя Токая!

— Она — одно из таинств вашей страны, — разнеженно произнес Роберт. — Гете! Я, немец, не знаю его стихов, а она мечтает услышать в подлиннике!

— Каких стихов? — Алекс улыбнулся.

— Горные вершины, долины…

— А-а, — Алекс понял, о чем шла речь.

Этот лермонтовский перевод из Гете был известен и пелся у костра еще в пионерские времена его матери. Потом она пела ему на сон грядущий, как колыбельную, по-русски и по-немецки.

Алекс развеселился.

«Получай, сентиментальный романтик», — и выразительно прочел стихотворение по-немецки.

Uber allen Gipfelnist Ruh.In allen Wipfelnspurest du kaum einen Hauch.Die Voglein schweigen im Walde,warte nur, balderuhest du auch.

Роберт слушал, замерев. Сглотнул, развел руками и рассмеялся.

И другой сигнал из «Каскада» показался Алексу значительным, если не сказать большего. Подобных подсказок на грубом уровне прямого текста Алекс пропустить не имел права.

Они бродили с Валентиной вдвоем по лесу, усыпанному листвой, уже пожухшей, потерявшей золотую свежесть, присыпанную нетающим лесным снежком, и все равно чистую, пахнувшую зрелой осенью. Здесь, в Аникеевке, имелся опрятный лесной домик, в который изредка съезжались работнички из «Параскевы» для мелких охотничьих и рыбацких забав, доброй русской баньки и пьянки за глухим забором. Домик, разумеется, охранялся, имел современную связь, дорога к нему, старательно равняемая на ухабах и вмятинах, казалась неприметной, будто мелкая случайная колея в лесной чаще.

В прохладных сумерках осеннего леса Валентина с наслаждением шла по листве, одетая в легкую итальянскую шубу. Левая рука ее была глубоко, до локтя, засунута в правый рукав, а правой рукой она с нежностью поглаживала драгоценную застежку, с помощью которой был собран пышный воротник шубы. Нет, никогда не брала она Алекса под руку, не висела на его локте, и не сразу согласилась на ночь в Аникеевке…

Но он предчувствовал эту ночь, и ее, свою женщину.

— Дивное место, Алекс!

— Я счастлив, что тебе нравится.

— Да. Но знаешь… Днем, в суете, в рабочем азарте я о тебе почти не вспоминаю. Не обижаешься?

Он улыбнулся.

— У вас с бизнесом — первая любовь, а у меня за плечами одного Интернета десять лет. Все правильно. Но у меня просьба. Повтори, если не трудно, «Притчу о мудреце», — произнес он.

— Заинтересовало? — удивилась Валентина. — Ты вроде моей Агнессы. Ей тоже подавай высший смысл в любых мелочах.

— Агнесса? Я слышал это имя от Роберта Кофмана.

— Она с ним работает. Открыла «Уголок хозяйки» в газете, пригласила знатоков, все счастливы: о кастрюлях, о сковородках, то-то смысла везде!

Алекс молчал, удивленный всплеском соперничества в ее голосе. «Непросто быть женщиной»- усмехнулся он.

Выговорившись, Валентина поцеловала его в щеку за долготерпение и в награду повторила сценку в агентстве.

— Мои сотрудники, — закончила она, — удивились не столько тому, что его дело поднялось и расцвело, сколько тому, как легко он, мужчина в расцвете лет, мог выйти из бизнеса, как ни в чем не бывало, оставить, будто игрушку… Пусть даже сыновьям. По моим впечатлениям, бизнес захватывает всю тебя целиком, время, мысли, творчество. Иначе не получится ничего. Разве не так?

Подняв голову, Алекс смотрел на прозрачные верхушки лип и берез, на зеленые сосны и ели.

— Когда он начал? К тридцати, видно, раз дети подрастали. За пять лет преуспел и разобрался, понял, что это — обгладывающая суета. Или сразу знал, на что идет? Знал, знал, сам же сказал!

— Алекс! — с укоризной повернула лицо Валентина, необычайно выразительное в сумерках. — Ведь это вымысел, пустые слова!

Алекс обнял ее, пушистую, в легкой шубе, покрыл лицо поцелуями. Вздохнул. Они медленно направились к крыльцу. В пустом домике мерцал огонек, над крышей вился дымок. Там ждал ужин и ночлег. Сторож с собакой жили отдельно, в теплой сторожке в ближнем к воротам углу забора.

— Это не вымысел, Валюша, это бродячий сюжет, — говорил Алекс мягко и грустно. — Он принадлежит всему человечеству, и каждый слышит, насколько открыт. Для меня это не притча. Это зов.