Похищение чудовищ. Античность на Руси - Ольга Александровна Кузнецова

Повелитель ветров Эол тоже представляет враждебную героям стихию. И он, и Сцилла с Харибдой, которым предлагается поскорее проглотить героев, умножены — не по незнанию, а потому, что для автора они являются лишь художественными персонификациями ветров и волн (сцилл просят расступиться, чтобы потом сомкнуться над кораблем, — просьба, с которой можно было бы обратиться к волнам), а их чудовищные имена символизируют дикое, враждебное, демоническое.Еолю, от дна моря волны возбудите, Воинство Гофредово, Харибды, пожрите. Расступитеся, Сцилли, вскоре пожирайте, бури водны морские, корабль разбивайте. Диалог о Гофреде

Идея о доблестном герое-мореплавателе, побеждающем символических монстров в бурном океане бытия, очень популярна в XVII–XVIII вв. В литературе то и дело соединяются, как бы нанизываясь друг на друга, Одиссей и Ясон, Геракл и Тесей, а Сцилла с Харибдой находят себе место в галерее побеждаемых бестий наряду с драконами и Минотавром. Этот многослойный эмблематический пирог из героев и монстров — не путаница, а важный прием культуры барокко. Античные имена здесь — только формы и украшения, а чем больше украшений, отсылок, тем сильнее текст.

Сциллы же и Харибды, жестокое море преплывати в бедствии, о коль тяжко горе! Златое чести руно трудно доставати, аки Геркул с зверми на брань ся вдавати, Зде драко, зде Минотавр предстоит высоки, их же разве победят вой в брани жестоки? Образ торжества российского

Симеон Полоцкий осваивает эту технику в ранний период своего творчества — в текстах на польском языке. В стихотворении Rozkosz силы зла, желающие заключить душу человека в аду, воплощены в разнообразных монстрах: сирены заманивают моряков сладким пением на съедение к «ядовитой» хищной Сцилле, причем песья природа последней позволяет автору включить в этот ряд еще и Цербера. Сирены — это искушения, наслаждения, отравленные ядом грядущих несчастий. Поэтому мудрейший и сильнейший герой среди всех героев Геракл (не Одиссей) просит команду привязать себя к мачте спасения, проплывая «через Сциллу», чтобы не погрузиться в ад по вине коварных демонов. В стихотворении Симеона того же периода Caesarem defens et fortunam eius говорится о Сцилле и Харибде как о символических опасностях, которые подстерегают человека в плавании жизни, но не стоит их бояться, если на том же корабле Христос (Мф. 8:23–27; Мк. 4:35–41; Лк. 8:22–25). Через несколько десятков лет в русском тексте проповеди Симеон использует все тот же знаменитый в Средневековье прием уподобления жизни христианина плаванию в бурном море и вообще опасному путешествию. Перечисляя ужасы, с которыми столкнется мореплаватель, он говорит о многообразии водных чудовищ, гигантском змее, глотающем корабли, а также о пагубных местах: Сирти и парном к ней, уподобляемом даже по форме слова, месте Харивдь.

Плаваем на велицем сем море и пространном — в нем же гади, их же несть числа; в нем же животная малая с великими; в нем же змий жесточайший, выну готов есть поглотити; в нем же суть места, бедств полная, Сирть и харивдь, и ина безчисленная, в них же потопают плавателие неопаснии…

Слово в день святыя мученицы Татианы

Сцилла с Харибдой хотя и не названы здесь монстрами, но упомянуты рядом с морским змеем. Чуть раньше в этом тексте Симеон упоминает одну только «страшную и кораблей губительницу сирть», где судно возносится на гребне волны, а затем низвергается в бездну. Загадочная Сирть берется из Библии: «боящися, да не в сирть впадут» (Деян. 27:17) — говорится при описании опасного путешествия апостолов. Вообще-то Сирт (Syrtes, Σύρτιν) — название реальной африканской отмели, которое, видимо, приходит на Русь как раз через перевод Священного Писания и становится нарицательным. В словари XVI–XVIII вв. это слово попадает с характеристикой «омут», «злое место на море», «запрудная места». Сирты описываются как некие области-ловушки: «вход имат глубоко, а выход и по странам мелко, и невместно корабельному выходу». То есть сирты могут возникать в текстах независимо от Харибды и вовсе не иметь монструозных признаков. Русский переводчик произведения об Аполлоне и Дафне (нач. XVIII в.) вкладывает в уста героини такие слова о предпочтении гибели позору: «Лутче между Сиртами желаю пропасти, // Нежели в безчинныя в руце его впасти» («Дафна, превратившаяся в лавр»). Эти Сирты приходят из оригинального польского текста Самуэля Твардовского (1638), который лег в основу русской пьесы. И хотя отчаявшиеся герои ранних русских пьес часто заявляют о желании быть съеденными всякими монстрами (якобы предпочитая страшную смерть выпавшим на их долю страданиям), в этом эпизоде речь о чудовищах как будто не идет.

Все же рядом с сиртами, даже совершенно не монструозными, постоянно появляется Харибда. В словаре Федора Поликарпова (1704) харивдис даже характеризуется как синоним сирти — то есть тоже омут, опасное место в море.

Монструозное и реалистическое замысловато переплетаются в образах Сциллы и Харибды. В одном и том же произведении они могут быть изображены то чудовищами, то аллегорией ненастья, но даже в этом случае часто остаются в паре. Особенно замечательно разделение, которое делает Симеон Полоцкий: он хорошо знает мифологических Сциллу и Харибду, но для текстов на русском языке автор предпочитает компромиссную сирть. И только колоритное имя Харибды выдает морских змеев, затаившихся в опасных пучинах.

Глава 5

Облаевич Цербер

В 1768 г. Гавриил Державин в эпиграмме на Александра Сумарокова придумывает персонажа с фамилией Цербéр и отчеством Облаевич. В XVIII в. чуть лучше, чем сейчас, помнили, что лаять — это не только «гавкать», но и «ругать». Чрезмерная, злобная критика Сумарокова была для Державина поводом назвать литератора Цербером. Когда цербер окончательно превратился в аллегорию (как, например, мегера, ставшая синонимом сварливой и злобной женщины), его произвели в жестокие надсмотрщики,