Лики русской святости - Наталья Валерьевна Иртенина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В отношении Даниила, который в XVII веке ошибочно был назван Черным, источники скупы вдвое больше, чем в отношении Рублева. Точно известно, что кроме владимирских работ 1408 года вместе с Андреем он участвовал в оформлении фресками и иконами Троицкого собора Троице-Сергиевой обители.
Даниил, очевидно, был старше, возможно, не только годами, но и монашеским опытом. Когда судьба свела их, он стал для Андрея учителем. Вероятно, на первых порах это было духовное попечительство более опытного монаха над новоначальным иноком. Но не исключено, что Даниил какое-то время был и художественным наставником Рублева. Они «нашли» друг друга, разделили одну монашескую келью на двоих, вместе трудились, постничали и молились – до конца жизни.
Сблизила их не только иконопись и совместная работа по княжеским, боярским заказам. Сроднила общность сердечных помышлений, запредельных стремлений духа, одинаковый взгляд на земные вещи и дела духовные. Сближало общее понимание труда иконописца. Иконописное подвижничество оба мыслили как чистый, прямой путь к Небу, как органичную часть своего монашеского аскетического подвига.
Отношения наставничества и ученичества очень скоро переросли в духовную привязанность друг к другу, крепкую дружбу – насколько вообще можно говорить о дружбе между монахами. Чисто человеческая эмоциональная привязанность к людям для инока – обуза, а иногда и помеха на пути спасения. Скорее нужно говорить не о дружбе, а о братской духовной любви, которая вмещала в себя также доброе товарищество и сподвижничество. В этой товарищеской связке каждый думает не о себе, а об общих целях. Одна из которых – совершенная иконопись, другая – совершенствование себя в приближении к Богу.
Немного времени спустя отношения братской любви позволили Даниилу смиренно укрыться под сенью славы более талантливого Андрея, превзошедшего наставника не только в иконописи, но и в духовном делании. Это сознавали и современники, и потомки, чаще упоминавшие имя Андрея в письменных источниках. Ко времени Стоглавого собора середины XVI века, повелевшего писать иконы по образцу рублевских, имя Даниила уже стало подзабываться. Не упомянут он и в Житии Сергия Радонежского, тогда как о Рублеве там сообщается в главе об Андрониковом монастыре. Единственным создателем шедевра древнерусской культуры – иконы «Троица» – источники называют именно Рублева. Хотя «Звенигородский чин», вероятно входивший в один иконостасный ансамбль с «Троицей», мог быть создан с участием Даниила – это вовсе не исключено. И еще штрих: на иконе «Собор Московских святых» XVIII века Даниил подписан с прозванием «Спостник». Главным в этой паре признан именно Андрей, а Даниил – лишь частью целого.
Иосиф Волоцкий в своей «Духовной грамоте» оставил уникальное свидетельство о жизни иконописцев. Со слов человека, знавшего обоих, он рисует картину абсолютного единства душ, совершенной чистоты и боговдохновенности Андрея и Даниила. Иосиф называет их чудными, сподобившимися божественной благодати, преуспевшими в добродетели любви. Они не заботились ни о чем земном, но «всегда ум и мысль возносили к невещественному Божественному свету, созерцая очами рукотворные образы Владыки Христа, Пречистой Его Матери и всех святых. И на светлый праздник Воскресения Христова, взирая на божественные иконы, исполнялись великой радости и светлости; и не только в этот день так делали, но и в прочие дни, когда не были заняты живописанием».
Эта картина сама по себе как икона, очищенная от всего постороннего, лишнего, суетного, слишком человеческого. Воображение современного человека, погруженного в мир страстей и эмоций, не в силах представить такое и поверить в эту идеально безмятежную дружбу-любовь. Между людьми должны быть конфликты, непонимание, пылающие прочерки разладов, борьба самолюбий, зависти, ревности к успехам другого. Было ли всё это в отношениях Андрея и Даниила? Возможно. В фильме А. Тарковского «Андрей Рублев» есть эпизод – Данила обижен на Андрея за то, что тот решил всё сам, не посоветовавшись с ним. И показано примирение – сцена малопонятная, даже неприемлемая для современного сознания. Андрей встает на колени и целует руку Данилы, в волнении просит прощения: он страшится разлада между ними. Братская любовь или даже просто товарищество не выживут без смирения людей друг перед другом.
* * *
Около 1410 года судьба вновь привела инока Андрея в Звенигород для исполнения заказа князя Юрия Дмитриевича. За два года да того Русь подверглась очередному татарскому нашествию. Были разорены и выжжены многие города и монастыри, множество храмов нуждалось в восстановлении и новом убранстве. Звенигородская крепость «агарянам» оказалась не по зубам (ее стены на высоких валах, обмазанные глиной, поджечь было нельзя). А вот Саввино-Сторожевская обитель наверняка была спалена. Как и Троице-Сергиева, на восстановление которой у троицкого игумена ушло три года. На возрождение запустевшего Сергиева монастыря жертвовали, конечно, оба князя, московский и звенигородский. Но, по одной из современных версий, вклад Юрия, горевшего усердием веры и честолюбием, оказался бесценным.
Этим вкладом, возможно, стал тот самый Звенигородский чин, деисус, заказанный князем первому иконописцу Руси Андрею Рублеву. Автор этой версии, искусствовед В. В. Кавельмахер, полагает, что Звенигородский чин был написан для деревянной Троицкой церкви, построенной в 1411 году. Через 12 лет, когда на месте деревянного возвели уже каменный Троицкий храм, деисус Рублева по ряду причин не нашел себе места в нем. Через какое-то время он вернулся в Звенигород, где и продолжил существование в качестве местного иконостаса.
Но есть иная версия, предложенная исследователем творчества Рублева В. А. Плугиным. Согласно ей, Андрей Рублев писал Звенигородский чин… все-таки для Успенского собора на Городке, где он, собственно, и был найден в 1918 году. Князь Юрий пожелал, чтобы в его домовом храме стоял иконостас прославленного изографа, большого мастера «богословствовать в красках». Для этого князь не пожалел и целостности фресковой росписи. Ведь новый широкий деисус встал от стены до стены, закрыв те самые столпы с Флором и Лавром (отчего и были у ученых сомнения в принадлежности чина этому храму). И состоял он не из семи икон, а минимум из девяти.
Сходятся оба исследователя в одном: Звенигородский чин составлял один иконостасный ансамбль с вершинным произведением преподобного Андрея – иконой «Троицы Живоначальной».
Но три уцелевших образа Звенигородского чина – «Спас», «Архангел Михаил» и «Апостол Павел» – шедевры в не меньшей степени. Сквозь лики этих образов проступает тонкая лиричность, светлое мирочувствие, глубина богопознания художника. Краски Рублева – звонкие, чистые, яркие; это отражение света, о котором говорит Христос: «Я Свет миру…»
Андрей Рублев – мудрец, аскет, молитвенник, очищающий свою душу, претворяющий ее в храм Божий. Своим «богословием в красках» он возрождает образ Божий и в других. Помогает «душам в Царство Небесное прорастать», как поется в акафисте преподобному Андрею. Один из множества «птенцов гнезда» Сергия Радонежского, великий иконописец был прямым продолжателем его молитвенных подвигов и служения ближнему, под которым понимался весь православный народ Руси.
Духовный авторитет Рублева с годами стал так велик, что он вошел в число «старцев» Спасо-Андрониковского монастыря на Яузе, где они подвизались с Даниилом. Эти самые опытные монахи руководили вместе с игуменом жизнью обители. Именно как «старец» Андрей организовывал строительство в монастыре каменного Спасского храма, разрабатывал его художественное оформление, сам расписывал фресками. Это была его последняя крупная работа. Как пишет В. А. Плугин, Рублев при этом «играл роль не только ведущего мастера – исполнителя художественных работ, но и своего рода идеолога, многое определявшего в системе и структуре ансамбля» собора.
А незадолго до того, в 1423–1425 годах, государевы иконописцы Андрей Рублев и Даниил участвовали в большом заказе Троице-Сергиевой обители: украшали новый каменный Троицкий собор.
«Сказание о святых иконописцах» свидетельствует, что «чудные добродетельные старцы и живописцы» «умолены были» Никоном взять на себя этот большой труд. Почему пришлось умолять их? Оба находились уже в престарелых летах. Может быть, одолевали немощи, болезни. А может, в последние годы жизни они усилили молитвенные труды, завершив или существенно ограничив художническое делание. Но именно эта деталь – «умолены были» – говорит о том, что творческий расцвет Рублева, зрелость его как иконописца остались позади. Ведь не может художник, еще чувствующий в себе творческие силы, не сказавший «главного», отказываться от работы, позволяющей как раз это «главное» высказать. Таким
