Лики русской святости - Наталья Валерьевна Иртенина

Калужский ученым монахом, любителем книжной премудрости, однозначно нельзя. Вряд ли при уходе из родной обители на поиски уединения в глухих краях он захватил с собой хотя бы пару книг. Любая книга в те времена весила и занимала места немало… а в дупле лесного дуба, где поселился на долгие годы Тихон, книжную полку едва ли можно было устроить.

Так или иначе, покидая чудовские стены, он распрощался и с благоустроенной монастырской жизнью, и с книжными сокровищами обители. Но, вероятно, главное, что навсегда Тихон оставил позади, – беспокойную, полную политических тревог и всяческих смут столицу Московского великого княжества. А время и впрямь было смутное, тревожное, взбаламученное. Впрочем, для начала нужно определиться с тем, в какие годы Тихон ушел из Москвы на отшельничество.

Поскольку, по преданию, умер он в глубокой старости, то в 1492 году ему могло быть как минимум семьдесят, а скорее восемьдесят и более лет. Молодые годы он провел послушничая, а затем набираясь монашеского опыта в Чудовской обители. Вероятнее всего, Тихон отправился в калужские края в 1430-е – первой половине 1440-х годов. Это эпоха большой «замятни» в Московском княжестве – долголетней гражданской войны внутри московского княжеского дома.

Княжеский стол оспаривали друг у друга Василий II и его ближайшая родня: сперва дядя Юрий Звенигородский, затем сыновья Юрия Василий Косой и Дмитрий Шемяка. Как с горестью писал летописец-современник, «князи руския воюются и секутся о княжении великом на Руской земли». Обе стороны действовали порой с великим ожесточением, не брезгуя кроваво-изощренными методами. Так, в плену был сперва ослеплен Василий Косой, а затем его брат отомстил схваченному Василию II, точно так же лишив того глаз. Московский престол доставался то одному, то другому двоюродному брату, как переходящее знамя.

На время этого большого «раздрасия», длившегося четверть века, пришлось и нестроение на русской митрополичьей кафедре. Более десятка лет Москва оставалась фактически без предстоятеля Русской Церкви. Грек митрополит Исидор, прибывший в столицу Руси в 1437 году, тотчас уехал в Италию на Ферраро-Флорентийский церковный собор, на котором православная Константинопольская Церковь вошла в унию с Римско-католической, то есть признала себя подчиненной папе римскому и католическому учению. То же самое грозило Русской митрополии как составной части греческой Церкви. Вернувшись на Русь в 1441 году, митрополит Исидор попытался склонить великого князя Василия II и русское духовенство принять «латинскую ересь». Итогом стало заключение горе-митрополита в темницу – Москва отвергла чуждое вероучение. Русская Церковь отложилась от Константинополя, предавшего православие, и провозгласила независимость, возведя на митрополичью кафедру русского по происхождению святителя Иону.

Чудов монастырь, напомним, – часть собственного хозяйства русских митрополитов, «личный двор» московских первоиерархов, составляющая его административного аппарата. А кроме того, объект пристального внимания московского великого князя, поскольку поддержка и сотрудничество Церкви князю необходимы. Всё церковно-политическое закулисье сквозняком проходило через Чудов монастырь и кельи его братии, постоянно будоража иноков, отвлекая от единственного подлинного монашеского делания – молитвы и аскетики. Неудивительно, что склонный к тиши и молчанию, к глубоким молитвенным созерцаниям и безмолвному общению с Богом недавно постриженный в монахи Тихон просит настоятеля благословить его на уход из обители и поиск иного места для своих иноческих трудов.

Да ведь именно так и рождалась, созидалась наша Северная Фиваида – огромное созвездие больших и малых монастырей, основанных монахами-подвижниками на великих пространствах Русского Севера, в заволжских лесах, на землях от Вологды и дальше к Ледовитому океану. Церковный историк митрополит Макарий (Булгаков) писал о легкости, с какой появлялись в ту эпоху, от времен Сергия Радонежского до XVI столетия, отдаленные монастыри в глухих местах: «Самая большая часть наших тогдашних обителей были основаны едва ли не потому только, что устроять их было так легко и никому не возбранялось, едва ли не по одному увлечению основателей примером других, не по одному господствовавшему направлению в монашеском мире. Всякий инок вскоре после своего пострижения в каком-либо монастыре уже начинал мечтать, как бы удалиться в пустыню, как удалялись другие, как бы основать свой особый небольшой монастырек или пустыньку. И действительно, едва представлялась возможность, уходил в дремучий лес или другое безлюдное место – а таких мест тогда, особенно на севере России, было весьма много, – ставил себе небольшую келью и часовню. К нему присоединялись иногда еще два-три инока, строили себе кельи, иногда небольшую церковь – и вот являлся монастырек или пустынь».

Любовь к отшельничеству, к скитальчеству, к пустынному жительству в невообразимых условиях горела тогда в русском монашестве высоким и ровным горячим пламенем. Это была не ненависть к обитаемому миру, а брезганье его удобствами и несовершенствами ради достижения христианского идеала святости – обо́жения, пребывания в Боге. «Будьте совершенны, как совершен Отец ваш небесный», – говорит Христос в Евангелии (Мф. 5: 48). Иноки, уходя в необжитые края, тянулись к более сосредоточенному, концентрированному молитвенному общению с Богом среди лесного безлюдства, озерной тиши и таежной глухомани, где их уединение мог нарушить разве только медведь или иной зверь.

Такая любовь возгревала и душу молодого чудовского монаха Тихона. Но отправился он не на суровый север, как большинство тогдашних подвижников, а на юг от Москвы. Почему? Север был безопаснее в том смысле, что туда не достигали набеги ни татар, ни литвы. Ока и ее приток Угра, южное пограничье Московской Руси, – места хотя и мягче по климату, но крайне уязвимые, ненадежные для мирного житья. Многочисленные броды и «перелазы» через эти реки делали их весьма призрачной защитой от врага с юга и юго-запада. Сильные крепости с воинскими гарнизонами были на Оке – Алексин, Серпухов, Коломна. Вдоль же Угры – ничего. А место вблизи устья Угры, как уже говорилось, – вообще широкие ворота для литовских войск вторжения. Здесь начиналась калужская дорога (во времена Отечественной войны 1812 года она уже называлась Старой калужской дорогой), уходившая прямиком на Москву.

Вероятно, по этой дороге и пришел в калужские края Тихон. Еще свежа была в Калуге, да и в Москве память о том, как в 1408 году здесь произошло первое «стояние на Угре». На противоположных берегах встали тогда войска великого князя Литовского Витовта и его зятя московского великого князя Василия I. Простояв две сентябрьские недели без попыток форсировать водную преграду и сразиться, стороны договорились о мире и границе между государствами по Угре. Литва обещалась более не покушаться на захват владений московского князя по ту сторону реки.

А последний раз в XV веке литовско-польское войско проходило через угорские броды, чтобы пограбить московские земли, в 1445 году. Взяли тогда откуп с Калуги, налетали на Верею и Можайск. Тихон в тот год, очевидно, уже отшельничал в лесу на берегу речки Вепрейки, что впадает в Угру. Мог наблюдать движение литовских отрядов, горячо молясь Богу о спасении русских людей, о том, чтобы Господь смиловался и не допустил большого разорения московских земель.

Как знать, может быть, не так уж и ошибочны сведения о происхождении преподобного Тихона из Литовской Руси, из земель Малороссии? Может быть, это утверждение стало не результатом механического перенесения из Жития совсем другого святого, а плодом додумывания, осмысления того факта, что Тихон Калужский выбрал местом своих духовных подвигов русско-литовский рубеж, до той поры обделенный вниманием монахов-пустынников. Не с горечью ли в сердце он смотрел на то, как враждуют русские земли, составившие костяк двух соседних государств, две Руси – Литовская и Московская? И не влеклась ли богомольная душа Тихона просить Вседержителя Бога за обе половинки своего большого русского отечества, молиться за всех русских людей, разделенных некогда татарским опустошением и литовской завоевательной агрессией? Это всего лишь версия, дополняющая легенду о Тихоне Калужском. Но опять же – красивая версия.

* * *

У речки Вепрейки, чье название происходит от местных диких кабанов, инок-странник нашел огромный, неохватный дуб. В нижней части его ствола зияло дупло: внутри было сухо и просторно для человека, привыкшего к утеснению себя и потребностей своего тела. В этой нерукотворной, но как будто созданной специально для него «келейке» Тихон и поселился.

Начало многих впоследствии известнейших, прославленных на Руси и в России монастырей выглядело именно так. В глухом месте поселялся отшельник, ставил крохотную избушку или применял для жилья природные укрытия. Год за годом молился и трудился, уповая в своих невеликих материальных нуждах на Бога. О подвижнике узнавали жители ближайших поселений, приходили, присматривались. Появлялись интерес к Божьему человеку и почитание его праведности. Вскоре рядом поселялись другие, желавшие