Бреслау Forever - Анджей Земяньский

— Сделай чего-нибудь поесть и приготовь помыться.

— Уже делаю.

Она направилась в ванную. Сонная, она все так же шаркала тапочками: «шерх, шерх, шерх». Грюневальд качал головой направо и налево.

— Напустить ванну или…

— Нет. Помыться по-быстрому.

Хельга принесла табуретку, на ней поставила таз. Приготовила мыло и полотенце. Затем стала греть воду.

— А вы снова этими духами занимаетесь? — спросила она.

— Откуда ты знаешь?

— Ну, вчера вы пришли слегка подшофе. А может, и не слегка. Пришлось помочь вас приготовить ко сну. Так вы мне порассказывали, что никак не можете закончить дело, которое тянется так долго.

— Все это из-за Кугера. Пораженец ужасный. Мы уже завоевали Францию, Голландию, Бельгию. Геринг заявил, что своими бомбардировками выведем Англию из войны. А он все время талдычит, что придут поляки и заберут у нас Бреслау. Сумасшедший какой-то!

— Вы совершенно правы. Герр Гитлер смыл позор нашей капитуляции с предыдущей войны.

— Именно! И приказал сжечь тот вагон, в котором мы ее тогда подписывали.

— Да, я сама видела в кинохронике.

Служанка налила горячей воды в таз, проверила рукой, подлила холодной.

— А Кугер просто трусит. Ведь у нас такие союзники, как Советский Союз и США. Самые большие страны в мире!

— Вы правы. А что с теми духами? Ими полиция занимается?

— Тут что-то очень и очень странное.

Он умыл лицо и руки. Заправил новое лезвие в станок. Долго разводил мыло в кружке. Затем наложил пену на щеки и подбородок огромным помазком и начал бриться.

— Ну, и как там с теми духами? А разве не должен ими заниматься этот… как его… экзорцист[24]?

— Все это не так просто.

— Все это не так просто, — сказал Мищук. Он снял кожаный ремень и завязал его на перилах балкона Народного Зала. Потом начал править бритву, перемещая ее вперед и назад по ремню. Мыла у него не было, поэтому смочил лицо захваченным у мародером спиртом. После этого он вынул свое французское зеркальце и начал бриться.

— У всех этих людей было что-то общее.

— Ты про духов, — очнулся Кольский над своим пулеметом.

— Нет. Хочу рассудить все это своим простым, крестьянским умом. Каждый сделал то же самое. А то, что мы услышали от мародеров, свидетельствует, что они тоже раньше делали такое же.

Их перебил грохот выбиваемой двери. В средину гигантского зала въехал джип, загруженный солдатами.

— Эй, там! Есть тут кто-нибудь? — крикнул офицер, сидящий рядом с водителем.

— А вы кто такие? — Кольский прильнул к своему РКМ.

— Поручик Исаак Блюмштейн. Управление Безопасности.

— А. Это хорошо. Идите сюда, на балкон.

Солдаты из джипа устроили огневое прикрытие, целясь из своих винтовок. Кольский выглянул из-за мешков с песком.

— Это лишнее, — крикнул он, указывая на труп мародера. — Он уже мертвый.

Действительно, старичок страдал на голову. Видно было невооруженным глазом.

Блюмштейн добрался до них после нескольких минут блужданий по коридорам.

— Что здесь происходит?

— Мародеров схватили.

— И что, бритвой их ликвидируете? — лейтенант глядел широко выпученными тазами.

— Нет, нет. Я только бреюсь, — пояснил Мищук.

— Курва! Меня сюда высылают, чтобы проверить, что стряслось с двумя милиционерами, которые уже два дня не появляются в отделении, а они тут пикничок устраивают! — Он глянул на кучи деликатесов, конфискованных у мародеров. — О! Даже икра имеется!

— Да нет, это птичье дерьмо, — совершенно откровенно сообщил Васяк. — А эти бутылки, пан поручик, какие-то ссаки.

— Божоле 1938 года? — изумился Блюмштейн, поднимая бутылку вина.

— Пить невозможно. Изжога потом страшнючая. Оно как лимонад, только на вкус паршивый.

— А вы что пьете.

— Ну, спиртягу. Тоже у мародеров имелся.

Офицер поправил свой безупречный мундир.

— Вот именно. Так я и подозревал. Нажрались и не появились на разводе.

Мищук не сдавался.

— Пан поручик… Здесь духи имеются.

— Да ну? Действительно?

— Есть!

— Так покажите мне одного.

Мищук с Васяком глянули друг на друга. Кольский даже съежился от страха. Немец, к счастью, ничего не понимал.

— Ну, как хотите. Только нам нужно пойти в Киностудию.

— Хорошо.

— Только я туда с вами не войду.

Мищук спрятал свою бритву и зеркальце.

Пахнущий лавандой офицер вникать не собирался. Он выглядел красавчиком в своем мундире. Как будто бы довоенном. Как будто бы.

— Хорошо. Я пойду сам.

Через час Блюмштейн прибежал в Народный Зал. Он вырвал канистру из своего джипа и облился бензином. Ему пытались помешать, но отскочили, когда он сунул в рот папиросу и вытащил зажигалку. Все бежали быстрее, чем видели.

Когда поручик уже горел, вернулись. Мищук провел подсечку, ударив по ноге Блюмштейна каблуком. На упавшего Васяк накинул свою куртку. Солдаты помогли шинелями. Им удалось сбить огонь. Но они сделали ошибку. Забыли о кобуре. Блюмштейн поднялся, сбросив с себя чужие шинели. Он что-то хрипел, пытаясь сказать, но, видно, легкие были уже обожжены, понять его не могли. Он вытащил «тэтэшку», перезарядил и выстрелил себе в рот.

Мищук в шоке уселся на пол, подняв глаза вверх, словно хотел восхититься гигантским бетонным куполом над головой. Васяк очищал куртку от кусков горелой кожи. Солдаты стояли, ничего не понимая. Немец только повторял:

— Mein Gott! Mein Gott! Mein Gott!

Мищуку удалось взять себя в кулак.

— Это что такое? — спросил он у мародеров.

— Не знаем!

— Я таких ответов не люблю.

— Честное слово, не знаю, — сказал самый старший. — Те двое наших, что погибли, зашли, видать, слишком далеко.

— А почему с вами ничего не произошло?

— Не имею ни малейшего понятия.

— И вы не боялись устраивать склад с добычей в доме, где шастают привидения? — подключился Васяк.

Старший мародер только пожал плечами. Он выглядел человеком разумным. По крайней мере, рациональным.

— Чтобы что-то произошло должен быть купол. Мне так кажется. И еще, люди должны быть соответствующими.

— Для чего соответствующими?

— Ну… другими.

— В каком смысле?

— А пан не заметил? Тот офицер, что сюда приехал, — указал он на труп Блюмштейна, — все время барабанил пальцами по двери машины. В определенном ритме. — Мародер задумался. — Это так же, как и вы все время считаете окна взглядом.

Васяк прямо подпрыгнул. Откуда тот знал? Неужели обладал прямо таким чувством наблюдательности?