Бреслау Forever - Анджей Земяньский

Грюневальд закутался в халат и начал писать:

Я собираюсь отстранить Кугера от следствия. Он ужасный пораженец. Англия с Францией, как я и предвидел, обосрали подштанники… — два последних слова он вычеркнул — наделали в штаны от страха. У нас в друзьях США, Россия, Италия и Япония. А у них кто? Польша, которая уже сдыхает, потому что Сталин вонзил ей нож в спину? Мы заняли Варшаву. Их власти бегут по шоссе на Залещики. Англичане вооружают каких-то старичков охотничьими двухстволками и создают... — он не знал, как это назвать, поэтому придумал: — Фольксштурм.

А Кугер сидит в кафе с кружечкой пивка и просит Бога, чтобы Бреслау остался немецким! Потому что, видите ли, он любит этот город! А что могло бы случиться с городом? И еще лучше. Он просит Бога, чтобы на него не налетали никакие бомбардировщики. Совсем с ума сошел. Какие бомбардировщики? Чьи? Откуда? Ведь ни у каких из них нет ни малейшего шанса.

Сташевский позвонил Земскому. В трубке он услышал сонный женский голос.

— Дааааа?

— Прошу прощения, — представился он. — Застал ли я…

— Да, застали, — женщина сразу же поняла Сташевского. — Сейчас его разбужу. Только не обращайте внимания на ругательства, которые будут из него фонтанировать. — Она рассмеялась. — Вообще-то он просыпается где-то через час, так что будет вести себя очень грубо. А вы из прессы или с радио?

— Из полиции.

— Ой, холера! Снова кого-то побил? Почему я ничего не знаю?

— Нет, нет. Прошу не беспокоиться.

— Потому что рука у него тяжелая, как приделает, так клочки летят.

— Но это и вправду не дело о побоях.

— А он никого не застрелил? Правда? Скажите, что он никого не застрелил. Пожалуйста.

Сташевский только вздохнул.

— К вашим услугам. — И очень серьезным тоном произнес: — Он никого не застрелил.

— Потому что его уже много раз допрашивали по поводу драк. А оружие у него легальное. Если стрелял, то в случае самообороны или в состоянии… ну, в состоянии…

— Нетрезвом? — подсказал Сташевский.

— Нет! В состоянии наивысшей необходимости!

Славек решил пошутить:

— А после скольких кружек пива он доходит до такого состояния?

— Ах! — опомнилась собеседница. — Он превысил скорость. — Сташевский услышал вздох облегчения. — Но ведь это же спортивный автомобиль. На нем просто невозможно ехать медленно. Сколько там у него было на спидометре? Сто восемьдесят? Двести?

Славеку это уже начало надоедать.

— Меня не интересуют нарушения дорожного движения, — рявкнул он. — А вы, собственно, кто такая?

— Его литературный агент.

— И живете вместе?

— А это, по-видимому, уже не ваше дело?

— Да, конечно. — Теперь вздохнул уже он. — И если пани не боится, разбудите, пожалуйста, бестию.

— Я-то не боюсь. Есть собственные способы. Но вам сочувствую.

На какое-то время сделалось тихо. Потом какие-то урчания. После этого вязанка ругательств, настолько ужасных, что телефонная трубка в руке Сташевского должна была бы расплавиться. Он услышал звон разбитого стекла. Кто-то, явно, грохнулся с кровати, судя по отзвукам. Наконец в трубке раздался сонный и в то же самое время взбешенный голос:

— Ты, курва, знаешь хоть, который час?

— Ну, немного ориентируюсь. У меня такие часы, которые сами связываются со службой точного времени во Франкфурте. Сейчас тринадцать минут десятого.

— Ну тогда, курва, отъе… Дорогая, дай-ка пистолет и патроны!

Где-то на фоне Сташевский услышал:

— Хочешь стрелять в трубку? Что, с утра бо-бо?

— Давай пистолет с патронами? Поеду к сукину сыну!..

— Хорошо, хорошо. Что ты выпьешь: пива, кофе или сока?

— Пива! И где ключ от сейфа с оружием?

— Ох, куда-то сунула.

— А патроны?

— Тоже где-то тут. Поубираю и найду. — Пять секунд тишины. — Проснись наконец. Ну ладно, ладно. Так что выпьешь: пива, кофе или сока? — спросила женщина еще раз.

— Сока с лимоном и кусочком льда, если у нас есть.

— А воды вчера подлил?

— Нет.

— Тогда посмотри на холодильник и фотки с пингвинами! Может, будет холоднее.

Сташевский услышал смех, потом, на фоне, поцелуи и шепот. Из того, что удалось понять, довольно приятный. Действительно, у женщины имелись собственные способы, разоружила писателя моментально. Голос в трубке теперь звучал совершенно иначе:

— Чего вы хотите?

— Это я записывал вашу беседу с Мариолой.

Тишина затягивалась.

— Ну нет. Я в шоке. Полицейский, который признается в незаконной прослушке…

— Я хотел бы поговорить о вашей книге.

— Хорошо. Когда и где?

— Может, «Санкт-Петербург»?

— А вы можете позволить себе такую забегаловку? За себя, ладно, я заплачу, но вот вы…

— Это я вас приглашаю, — сухо бросил Сташевский. — Закажу бифштекс по-татарски с пивом, а потом кофе по-русски[17].

— Тишина. Тишина. Тишина.

— О, Матерь Святая. Сколько же это вы обо мне знаете…

Полицейский решил его добить.

— Но на сей раз без каких-либо девочек. Я знаю, что официанты вас любят и притворяются перед очередной биксой, что видят вас впервые. Вы это неплохо проработали. Можете приходить туда с очередными девицами, а они и словечка не проронят о предыдущих.

— Именно так. В отличие от «Метафоры», где официантки докладывают очередной бабе с кем и когда я был. — Земский изумленно замолчал. — Погоди. За мной что, следят?

— Нет.

— Тогда откуда информация?

— Просто я люблю много знать. Следствие, грубые допросы, тайные сотрудники, агенты, повсюду подслушка, спутниковые снимки… И тому подобное.

— А серьезно?

— А серьезно: возможно, мы интересуемся одной и той же женщиной.

— Которой?

Тут до Земского дошло и он рассмеялся.

— Ладно. Можете не говорить.

Сташевский тоже рассмеялся.

— Так вы уже поняли, которой.

— Ясен перец. — Писатель явно развеселился. — Буду, родственничек.

Он положил трубку.

Мищук с Васяком проснулись, замерзшие как собаки, на бетонном балконе, окруженном мешками с песком. Прикрыты они были только собственными куртками. После такого ночлега трудно расправить кости, но у них имелся российский тренинг. Так что справились. В этом городе никогда не будет минус сорока. «Флаги на марш — Вроцлав ведь наш!» Все были ужасно голодными. Кольский пихнул немца в бок:

— Du, kommst zu Schabermensch. Brot.[18]

Тот чуть инфаркт не заработал.

— Schabermensch? Nein. Schießen! Они фтъелять! — пытался он говорить по-польски. — Они фтъелять, те шабермены!