Мой Милош - Литагент «Новое издательство»

Пан Сыруть

Цирюльник пану Сырутю на смертном ложепоставил клизму. Турбуленции телаваша милость храбро сносила до конца.

А не так-то легко избыть бытие

И уснуть навеки вплоть до воскресения.

Когда последняя косточка рассыплетсяв сухую пыль

И деревни с городами исчезнут

Он будет глаза протирать

Не найдя никаких былых названий.

Вернется на землю пан Шимон Сырутьковенский судья, литовский мечник,с титулом витебского кастеляна.

Но не в те переменённые края,что, пожалуй, было бы несправедливо.

Под ногою ощутит он вдоль Невежа дорогу,деревушку Гинейты и паром в Вилайнах приветит.

Через тысячу лет будет вызван на Страшный судпан Шимон Сыруть

Среди тех, кто жил потом. Родня и знакомцы,

Неживые как и он но под фамилиейПрозоры и Забеллы.Снова паром на Невеже и Ясвойны, Шетейны,И белый костел в Опитолоках.А судили вашу милость за пристрастьеК чинам и учрежденьям,

Которые ничего не значат,Когда города и деревни исчезнут.[32]

Девяностолетний поэт подписывает свои книги

Ну так я вас пережил, мои враги!Имена ваши мхом теперь порастают.А как яростно вы лаяли в пылу травлиПредателя и выродка. Моралите говорит,Что в конце всегда побеждает справедливость.Ну, не всегда. Чуть послабже сердце,Чуть поменьше выдержки, и трубы играютНад бедным зайчишкой, а то и медведем.Триумф не дает мне оснований гордиться.Всего лишь одно из чудесных происшествий,Вроде тех, что когда-то спасли меняОт Освенцима, как и (есть такие догадки)От доли зэка где-нибудь на Воркуте.Никакой своей заслуги я в этом не вижу.Провидение бережет дураков и поэтов,Как кто-то сказал. Компенсация вроде,За то, что мы едва лишь игрушкаТаинственных сил, никому неизвестных,И вменяемостью обладаем неполной.

Я верно служил польскому языку,Для меня единственному из всех языков,Он взывает, велит себя освящать,А то питекантропы на нем говорят,Которые мне отвратны, не скрою,Но не меньше благих и чистых существ,Чьи молитвы должны бы мир переменить.Значит, польская речь – это долг,А бывает – и страсть. Я ее не отдал быЗа шедевры наимудрейших стран.Вы бывали правы, мои враги,Указуя дрянные грёзы эгоиста:Он нос задирал, он всех критиковал,Нет чтоб с нами жить, он шел прямо к цели,К этой своей славе, отгородившись гордыней.

Да, действительно, я свое написал.Это значит всего лишь, что я сознаю´,Как опасно это дело для души.Изучите хотя бы горстку биографий.Мой ровесник Анджеевский ЕжиИли мой земляк от невежских брегов,Пан Витольд Гомбрыс, ангелами не были.И даже, думая о них, о том, какими были,Об их одержимостях и жалких приемахМонструозного эго, о несчастьи,Я испытываю жалость и – опасенье:Может, и я таков же, как они,Может, дубом притворялся, а был гнилушкой.Что за ничтожество. Но оно прощено.Ибо они пытались прыгнуть выше себя,Тщетно меряясь с пророками ростом.

Теперь, в старости, стою перед свидетелями,Которые живым уже невидимы,Разговариваю с ними, окликаю по именам,А моя рука в это время подписывает книги.

Без dajmonion’а

Демон мой, ты уже две недели меня не навещаешь,И я становлюсь кем был бы всегда без твоей подмоги.Гляжусь в зеркало и немило мне мое лицо,Память отворяется, а там страшно.

Помутнённый я и несчастный человек.Совсем другим я останусь в своих стихах.Хотелось бы остеречь читателей, просить прощения.Что поделать, даже этой жалобы не умею сложить.

В тумане

Если б хоть кто-то из этого что-нибудь уразумел.Нет, хоть хромой, а с другими так быстро бежал, как умел.

Благодаря ничегошеньки не разуменьюдаже действительное нам казалося тенью.

Ох, не хватало, ну, скажем, Фомы Аквината,чтобы и званым, и избранным врезать как надо!

Были там где-то, конечно, церковные властиДа заблуждённым во мгле они дали пропбсти.

Бедные люди, бежали мы, даже в припляску,Пусто кругом, в голове пустота под завязку.

Цивилизация наша – как этот разбитый кувшин.Косо глазеют на баб мужики, ну а те на мужчин.

Если детей, то невольно – плодим, как плодится.И от провинции неотличима столица.

Как же тут выбраться, не подсказал бы, пан Адам?Я приучён послушанию к старшего взглядам.

Правда, то было, когда танцевали фокстротыи заводили валюту по имени злотый.

«Большевики, – это пьеса шла, – в польском поместье».Кто бы подумал, что это и вправду предвестье?

После звучали одни Иеремии плачи.Хаос, иль общая каша, сказавши иначе.Ты, мне пан Адам сказал, по велению долгаВсем растолкуй, что такое не тянется долго.

Проволкой можно кувшин обтянуть, что расколот.Но за былое платить алименты на голод.

Чрева советы не слушай, когда пронесется.А о поэзии не беспокойся. Пробьется.

Учитель математики

за той линией начинается смрад врожденныйа линия чтобы жить не нуждается в плотиона извечно чиста и неизменна

мой дом и сад недалеко от лесазаполучил я жену Петронеллуи двух дочек Софью и Агафью

я не соревнуюсь с учителем биологиикоторый толкует детям что доказализаконы науки

я подсматриваю семьютак же как хожу наблюдать лисиц

как пищат верещатсикают и стукают

секут мясо капусту лукварят в кастрюльках жарят на сковородкахпахнет как лисья нора с останками съеденных кур

бумажный кораблик уплылмы шли сквозь какие-то запущенные садыЯдвига в малиннике разорвала платьедалеко загорались города мироградыи всё охватил сон

(2002)

Черепаха

Солнце из тумана выходит как зверь золотистый,Рыжеволосый, с гривой лохматых лучей.Она его не видит. Она не смотрит в небо.Глаза, прикрытые выпуклыми вéками,Смотрят только в землю или в плитки пола,Как здесь, в Ментоне, в доме Яна и Нели.Мы – вид, высоко заехавший в развитии,Со взором межоблачным и небодостижным.Мы с жалостью наблюдаемКак неловко она ходит под стульямиИ съедает зеленый листик салата.Что за помысел демиурга? Между двух щитовВсунуть ящеричью форму, чтобы жизнь защищатьОт нападений больших динозавров!Но говорить с ней невозможно.Когда она вдруг забéгает в усердной спешке,Напрасно объяснять, что ботинок Яна —Не подружка, достойная черепашьего пыла.Мы, как бы смущенные, созерцаемДвиженья копуляции, подобные человечьим,И жидкую струйку, растекающуюся в лужу,В то время как зверек замирает.Единенье живых, но не до единства:Как согласовать сознанье и бессознанье?Янек и Неля не ловили черепаху.Их унижало родство ее с ними.Они хотели быть чистым интеллектом.Вскоре они умерли, и на их стульях никого.

«места явленья духов…»

места явленья духоввбок от большака

настоятель ждалгостей с того света

выросли цветыгде и не росли

белые мясистыену наверно лилии

дальше поскакализаявила Стелла

и вела впереднашу кавалькаду

вправду ли у Стеллызамыслы имеются

замыслы благиезамыслы ничтожные?

ох ямоглотнаянет не беззаботная

Химера: множество

Является во сне она, вылепленаИз разных веществ, красок и имен.Немного Кристина и немного Тереза,С добавкой Софьи, щепоткой Магдалины.Работает в фирме. В белом халате.Другие, парикмахерши и маникюрши,Не любят ее. Только что провыли:«Ты притворяешься, ты ненастоящая.Внутри у тебя ничего, nothing, nada».Может, и так. Моя ли, не моя ли?Вроде тут, со мной, а других соблазняет.Приглядела себе проповедника,Что в кофейне ее при всех обслюнил,А баба его, с криком, с плачем,Примчалась ее побить. Между темОна рассказывает о медицинском заведении,Где директор, милый старый мамонт,Иногда по знакомству делает аборты.(Кстати, однажды она вышла замуж когда-то за него).И снова туда собирается, не спрошу – зачем.Меня терзает страшная жалость, но и гнев.«Мой ребенок или нет, – кричу, – не позволю!»Над землей, от бледнеющих на рассвете звезд,Звук бежит, нарастает. Так говорит тишина.In Excelsis. Навеки. Благословенна.

Поздняя старость