Kudos - Рейчел Каск

момент я почувствовала, как вся наша жизнь раскалывается, как будто кто-то вскрыл ее огромным сверкающим лезвием; мне почти казалось, что через потолок кухни я вижу небо и открытое пространство, ощущаю ветер и дождь, проникающий сквозь стены. Я видела, как расходятся другие пары, – сказала она, – и обычно это выглядело как разделение сиамских близнецов, затянувшийся мучительный процесс, в результате которого то, что раньше было одним человеком, распадается на двух, страдающих и неполноценных. Но у нас всё было так поспешно и внезапно, – сказала она, – будто просто разрезали связывающую нас веревку, так что это прошло почти безболезненно. Однако у моего мужа не было романа, – сказала она, запрокинув голову к угрюмому серому небу и несколько раз моргнув. – Он хотел сказать не о том, что наша совместная жизнь кончилась и я свободна, а о том, что он болен, – сказала она, – и более того, что эта болезнь не приблизит его смерть, но омрачит оставшиеся ему годы жизни. Мы были женаты уже двадцать лет, – сказала она, – и он мог легко прожить еще двадцать, как сказали ему доктора, каждый день теряя какую-то из граней своей автономии и собственные возможности, – обратная эволюция, которая потребует от него заплатить за всё, что он взял от жизни. И мне тоже придется платить, – сказала она, – потому что единственное, что мне запрещено, – оставлять его в трудный час, несмотря на то что я больше его не люблю, а возможно, и никогда по-настоящему не любила, и он, возможно, тоже никогда меня не любил. Это последний секрет, который мы должны сохранить, – сказала она, – и самый важный, потому что, если раскроется этот секрет, раскроются и все остальные, и вся картина нашей жизни и жизни наших детей, которую мы создали, будет разрушена.

У нового партнера моей сестры, – продолжила она после долгой паузы, – есть дом на одном из островов, на самом красивом из всех. Мы с мужем часто мечтали иметь там недвижимость, несмотря на то что не могли позволить себе в этом месте даже самого маленького коровника. Мы чувствовали, что тогда наша жизнь стала бы полноценной, и именно этого мы всегда и хотели, но эта мечта оставалась за пределами наших возможностей. Я видела фотографии дома ее партнера, – сказала она, – это шикарное место прямо у воды, и на фотографиях часто запечатлены ее дети, и, хотя я хорошо их знаю, они выглядят как счастливые незнакомцы. Я сама никогда не была в этом доме, – сказала она, – и никогда не поеду, несмотря на то что сестра проводит там почти всё время и даже умудряется на что-то еще жаловаться; я уже начала думать, что, возможно, вскоре она отвергнет этот дом так же, как отвергла почти всё, что было дано ей в жизни. Теперь я не знаю, о чем думает моя сестра, – сказала она, – потому что она больше мне не рассказывает, и именно этот факт – что в ее жизни есть своя тайна – показывает, что теперь она всё-таки будет держаться за то, что у нее есть. Я чувствую, что она хотела бы больше никогда не видеть меня и, возможно, вообще никого. Она пришла к концу своего путешествия, за которым я наблюдала всю жизнь, и нашла то, что хотела, пусть всё это время я и наблюдала за ней с очень противоречивыми чувствами. В результате она исчезла из моего поля зрения, и я будто лишилась права следить за ней. И я никак не могу избавиться от ощущения, – сказала она, – что это всё у меня украли.

Какое-то время она молчала, подняв подбородок и прикрыв глаза. У ее ног на посыпанной гравием дорожке с вопрошающим взглядом приземлилась птица и, незамеченная, отскочила в сторону.

– Время от времени, – продолжила она вскоре, – я встречаю людей, которым удалось освободиться от семейных отношений. И всё же часто кажется, что в их свободе есть какая-то пустота, как будто, чтобы избавиться от родственников, они избавились и от части себя. Как тот мужчина, который отрубил себе руку, придавленную камнем, – сказала она, слабо улыбнувшись. – Я не намерена этого делать. Моя рука периодически побаливает, но я считаю своим долгом сохранить ее. На днях, – сказала она, – я встретила на улице ее первого мужа. Он был в костюме, с портфелем в руках, и я удивилась, потому что никогда не ассоциировала его с деловым костюмом: он всегда был представителем богемы, человеком искусства, и тот факт, что он никогда бы не снизошел до работы в офисе – даже если бы его семья нуждалась в деньгах – и снисходительно относился к офисным работникам, был одной из тех вещей, которые, как я полагала, раздражали в нем моего мужа. В их семье деньги зарабатывала моя сестра, и она даже утверждала – в рамках феминистских принципов, – что довольна этим, но после развода, похоже, ему наконец пришлось обеспечивать себя самостоятельно. По правде говоря, про себя я восхищалась его презрением к обыкновенным людям и, безусловно, разделяла это чувство, поэтому, как я уже сказала, была удивлена, когда увидела его в таком костюме. Мы сблизились и встретились взглядами, и я, несмотря на всё случившееся, почувствовала прежнюю симпатию к нему. Когда мы оказались рядом, я открыла рот, чтобы заговорить, и только тогда увидела на его лице выражение жгучей ненависти, так что на секунду подумала, что он вот-вот плюнет в меня. Вместо этого, проходя мимо, он фыркнул. Это был звук, – сказала она, – какой могло бы издать животное, и я была так шокирована, что после того, как он ушел, еще долго простояла на улице. Зазвонили колокола, – сказала она, – и в это же время пошел дождь, а я стояла на тротуаре, не отрывая глаз от асфальта, на котором начинала собираться вода и отражались опрокинутые дома, люди и деревья. Колокола звонили и звонили, – сказала она, – должно быть, по какому-то особому поводу, потому что я никогда не слышала, чтобы это длилось так долго, и казалось, что они никогда не замолчат. Мелодия, которую они играли, становилась всё более дикой и абсурдной. Но пока они звонили, – сказала она, – я не могла двигаться, по моим волосам, лицу и одежде струилась вода, а я стояла и смотрела, как весь мир постепенно переносится в зеркало под моими ногами.

Она замолчала; ее губы растянулись в странной гримасе, огромные глаза не моргали, а нос в меняющемся свете сада отбрасывал на лицо длинную тень.

– Вы спросили меня раньше, – сказала она мне, – верю ли я, что справедливость – лишь личная иллюзия. У меня