Чужая Истина. Книга первая - Джером Моррис

последующие. Однако, в очередной раз пытаясь скинуть с себя рыжебородого, он взбрыкнул особенно удачно. Или не удачно, тут уж как посмотреть. Стоптанный каблук сапога угодил прямо в голень, так и не успевшую толком срастись после удара лосиным копытом. Иллур заорал. И в этом крике слышалось куда больше ярости, чем боли. В отличие от сумасшедшего визга здоровяка, медленно затухающего добрых полминуты.

Рыжебородый взмахнул рукой, стряхивая кровавую слизь. Выдавленные глазные яблоки напоминали лишенных раковины улиток.

— Спроси у Дарны гриба, брат. И для этого нужна толстая верёвка, — Иллур кивнул на подрагивающего бугая, ощупывая перебитую под жутким углом голень.

— Да, брат.

Эйден посмотрел вслед удаляющемуся Курту. Окинул взглядом два трупа и вывернутую ногу бородача. Нервно сглотнул. С трудом разжал руки, сведённые судорогой. Ореховый посох остался стоять строго вертикально.

Много ли правды в том, что вчерашнего мельника назвали солдатом? Солдата — лекарем, лекаря — дезертиром, а дезертира — колдуном… Может, это все грибы, но сейчас я почти готов поверить. Даже в собственное колдовство. Но только не в огненное божество, нуждающееся в человеческих смертях…

Эйден старался не смотреть на мерно гудящий Очаг. Ведь если поднять голову чуть выше — можно было заметить две пары босых ног, покачивающихся высоко над огнём. А он не хотел их замечать. Предпочитая сверлить взглядом темную ореховую палку, отполированную руками за последние недели. Медленно перебрасывая посох из ладони в ладонь можно было заметить, что касающийся земли торецне сдвигается с одной единственной точки. Будто намагниченный, он стремился вернуться в вертикальное положение. Сейчас это было не так очевидно, как пару часов назад, но всё же, если присмотреться…

— Почему так притих, друг? — Иллур хрипел сильнее обычного. Вероятно — из-за воздействия грибов и других снадобий от боли. — Вороны — хорошие, жирные птицы. И в лесу они куда чище и здоровее, чем в ваших городах. Ешь, не стесняйся.

Эйден подавил икоту. Вокруг стоял сильный запах палёного пера, особенно тошнотворный потому, что недавно здесь горели не только перья.

— Они ведь будут разлагаться. А значит — зараза и падальщики… — он затих не договорив, стараясь не смотреть наверх.

— Старый жар задавит всю гниль, всю мерзость. Сожжённые скальпы разбудили сущность, и теперь она примет жертву. Не сразу, не сегодня, но каждая частичка жизни будет принята и иссушена.

— Это действительно необходимо?

Иллур помрачнел. Непостоянные отсветы костра расцвечивали его лицо, делая рыжую бороду особенно яркой. Казалось, что на грудь лесовика стекают всклокоченные языки пламени.

— Никто не может знать всего леса, — начал он глухо, — лишь ту его часть, где удалось побывать и вернуться. Всей магии также не знает никто. Я делаю то, что могу и умею. И это помогает всем нам. То, что они пришли сами — знак. Такие иногда приходят и по ним сразу видно — для чего…

Но Эйдену не было видно. Ни сразу, ни потом. При этом он понимал, что двое возможных дезертиров могли представлять опасность. Быть может — их убили, чтобы уберечь себя и своих близких. А вовсе не для того, чтобы обобрать и повесить сушиться высоко над землей.

Один из коротких, обоюдоострых мечей в простых ножнах теперь висел у Иллура на поясе. А огромные сапоги здоровяка — пришлись как раз в пору высокому, большеногому Курту.

Волокнистая жвачка из горьких сушеных грибов раздражала нёбо характерным покалыванием. Маленькая чистая ладошка Касии легко скользила от плеча к шее и обратно. В воздухе пахло палёным пером и человеческими волосами.

Сколько пользы принесло жертвоприношение — было неизвестно. Быть может, благодаря ему охотникам чаще попадалась дичь, а по-настоящему опасные твари ещё дальше обходили деревню. Быть может — даже тёплая погода, стоявшая до сих пор, была тёплой не просто так. Возможно, были и другие, невидимые для глаз и непонятные разуму последствия, помогающие общине. Но вот главе общины божественной помощи явно недоставало.

Неизменно страдавший от боли, Иллур круглосуточно нуждался в чёрных грибах. В очередной раз перебитая голень опухала всё больше. Мази и зелья Дарны не могли справиться с такой травмой. Закрытый перелом, вероятно, породил множество костных осколков, оставшихся в толще плоти и спровоцировавших серьёзное заражение. Нога чернела. Рыжебородый бредил и ругался, оплевывая всё вокруг. Знахарка колдовала и шептала. В хижине больного постоянно висела плотная дымка курящихся пучков целебных трав. Разумеется — тщетно. В отличие от всех остальных, Эйден уже на четвёртый день распознал влажную гангрену. У него было немало возможностей насмотреться на подобное в полевых госпиталях. И он знал, что в такой ситуации остается только два пути.

Идею ампутации Дарна восприняла в штыки. Оказалось, что такое в лесном селении не практиковалось. С одной стороны — Эйден понимал, что одноногий, теперь уж точно до конца жизни, охотник теряет свою ценность для общины. С другой — знал, что мёртвый он будет ненамного полезней. К тому времени, как юноша наконец решился — в судьбе бородача уже можно было не сомневаться. То есть жизнь не гарантировало ничто, а некоторый шанс на спасение могла предоставить исключительно ампутация.

Было страшно, трудно и невыносимо долго. Курт, который, к счастью, принял верную сторону в конфликте со знахаркой, держал брата и не пускал в хату недовольных. Эйден резал, пилил, сшивал и перевязывал. Он не раз видел, как это делал Оннавал, а потом и Лоран, но сам отнимал впервые. Несмотря на это, все прошло настолько удачно, насколько вообще могло. Наградой за первую серьёзную операцию послужило общее презрение и старый бурдюк с крепким вином, хранившийся в деревне в качестве особого снадобья из большого мира. Дни потянулись медленнее, времени на раздумья стало слишком много.

Узловатые корни старого дуба чуть плотнее охватили плечи, накрытые меховым плащом. Уж чего-чего, а шкур у лесовиков хватало. Но не из-за свалявшегося грязноватого меха было так удобно. Низкие, тяжёлые ветви зашуршали остатками коричневой листвы, напоминая мирное сопение огромного пса. Дереву определённо нравилась компания Эйдена.

— Ты мне тоже нравишься, — протянул он себе под нос.

Он теперь часто уходил из деревни и бродил по округе большую часть дня. И иногда позволял себе отдохнуть. Например — среди корней старого дуба. Или на поросшем травой склоне ближайшего холма. Или в куче сухой листвы, собранной ветром у границы светлого березняка. Было не так важно — где. Решающее значение имели тишина и одиночество. А еще чёрные сушёные грибы. Оказалось, что если запивать их