Дизайн детства. Игрушки и материальная культура детства с 1700 года до наших дней - Коллектив авторов -- Искусство

игра постоянно превращает предметы в то, чем они не являются, в ней всегда присутствует субверсивный потенциал. Вспомним слова Вальтера Беньямина: «самые устойчивые изменения в игрушках никогда не были результатом стараний взрослых, будь то педагоги, фабриканты или писатели, но всегда происходили вследствие детской игры. Даже самая царственная кукла, будучи заброшенной, разбитой или починенной, превращается в толкового товарища-пролетария в детской игре-коммуне»[173].

Вещественные доказательства этих игровых субверсий и революций в детской до сих пор в какой-то мере видны по сохранившимся куклам. Известно (это частая причина разочарования музейных кураторов и историков моды), что дошедшие до нас куклы тяжело поддаются интерпретации именно потому, что с ними играли. Одежда и аксессуары постоянно снимались и вновь надевались, причем, возможно, совсем не в том порядке и сочетании, как это было задумано. Более того, как видим, девочек поощряли добавлять в кукольный гардероб самодельные предметы одежды. И если учесть тот факт, что куклами часто играли несколько поколений детей, то можно хорошо представить себе эти кукольные гардеробы с несочетаемой одеждой из разных эпох. Хотя историческая недостоверность и смешение, должно быть, разочаровывают коллекционеров и историков моды, они в то же время указывают на то, что игра была открытым процессом, не скованным никакими предписаниями. Девочка сопротивлялась дисциплинирующей силе, заключенной в ее кукле. И вовсе не обязательно потому, что бунтовала против существующего порядка, а просто в силу самой динамики игры. Так или иначе, но порой результат оказывался подрывным. Когда восковая кукла начала XIX века (ил. 2.4) попала в коллекцию Музея Лондона, на ней была маленькая соломенная шляпка, отделанная зеленым сатином, и белое муслиновое платье с короткими рукавами[174]. Сверху на этот летний наряд был повязан большой хлопчатобумажный «фартук» в рубчик, который явно никак не шел к остальному одеянию. При ближайшем рассмотрением «фартуком» оказался детский кармашек на шнурках. Карман имел вертикальное отверстие, слегка грушевидную форму, а также ленту, которой он привязывался к платью. Он был скроен как типичный карман того времени, и его размеры не оставляли сомнений в том, что он принадлежал маленькой девочке.

Ил. 2.4. Кукла с восковой головой, нарисованными чертами лица и глазами из стеклянных бусин. Ок. 1800

На нем были видны следы носки, и все же, когда от девочки он перешел к кукле, им еще вполне можно было пользоваться как карманом. Мы не знаем, стал ли этот карман для девочки мал или она отдала его своей кукле по другой причине. Мы также не знаем, одобряли ли взрослые эту передачу. В любом случае, неуместный предмет одежды на старой кукле, у которой отвалились обе руки и ступни, доказывает, что, несмотря на все усилия педагогов навязать девочкам дисциплину, игра всегда оставалась ничем не связанной деятельностью, потенциально стремящейся к хаосу. Вместо того чтобы взять иголку и сшить своей кукле фартук, попутно практикуясь в шитье, девочка «поленилась» и взяла для игры готовый, вполне рабочий карман. Кроме того, она поместила карман поверх платья, хотя этот предмет одежды в силу «непристойной» формы и ассоциаций с нижним бельем считался в те времена чем-то стыдным и интимным[175]. Этот потертый огромный карман прямо по центру платья отрицает всякие представления о правильной одежде, а также гендерные и общественные ожидания, и вместо благообразной женственности намекает на непристойность. Одевание и раздевание кукол побуждало к подобным сознательным и бессознательным карнавальным перестановкам и экспериментам. Говоря шире, кукла могла принимать участие в играх и сценариях, выходящих из-под взрослого контроля. Она была для ребенка инструментом эмансипации.

Антропологи неоднократно указывали на субверсивную роль кукол и их способность открывать ребенку целый мир, подконтрольный лишь ему, расходящийся с правилами и ожиданиями взрослых.

Кукла является не средством подражания взрослому поведению, а средством выхода из-под его контроля. Она позволяет ребенку выдумывать свой собственный мир и принимать решения, которые взрослые бы не одобрили… давать и не давать разрешения, обладать единоличной властью. Куклы дают ребенку возможность пройти сквозь зеркало, вообразить себе перевернутый мир… где желания обладают волшебной силой и все сбывается, хотя в реальности это и не так. В каком-то смысле, именно на кукле впервые тестируются новые образовательные идеи, не похожие на те, что уже знакомы ребенку… Кукла — это первое искушение Прометея, первое открытие ящика Пандоры. Взрослые дают детям куклы, чтобы угодить им, занять их, но те становятся для них началом освобождения[176].

Субверсия происходит в момент, когда подражание сменилось воображением, игрой «понарошку». Вместо того чтобы отрабатывать роль мамы и домохозяйки, девочка взяла куклу и стала строить свой собственный мир. Попав в детскую игру, куклы-пандоры, эти посланницы швейных традиций, превращались в ящики Пандоры и высвобождали неожиданный потенциал воображения и субверсии. Писательница Фрэнсис Ходжсон Бёрнетт (1849–1924) дала одной из глав своих мемуаров смелое название «Литература и кукла»; в этом тексте она связывала присущее ей живое воображение и страсть к рассказам с созидательным опытом игры в куклы[177]. Не все девочки стали писательницами, но все они благодаря кукле пережили опыт видоизменений и ничем не ограниченных превращений. Поэтому неоднозначное место, занимаемое куклой «долгого» XVIII века, а также ее ускользание от четкой классификации становятся решающими для появления в ней субверсивного потенциала и делают ее чрезвычайно подходящим инструментом для освобождения и открытий.

Сара Кёртис

3. (ИГРОВЫЕ) ПРЕДМЕТЫ ДЕТСТВА

МАССОВОЕ ПОТРЕБЛЕНИЕ И ЕГО КРИТИКА ВО ВРЕМЕНА ПРЕКРАСНОЙ ЭПОХИ ВО ФРАНЦИИ

В декабре 1868 года свежий номер французского журнала для девочек La Poupée Modèle[178] опубликовал выдуманный разговор четырех кукол. Все они шили маленькие подарочки (платки, тапочки, подушечки и очечники) для своих родных, в том числе для «маленькой мамы» (хозяйки кукол). Разговор зашел о подарках, которые сами куклы мечтали бы получить. Блюэтта сказала, что была бы рада подаркам за 1 су и развесила бы их на елке для бедных детей. Фриволина пожелала новое шелковое платье вместо своего износившегося, и журнал услужливо предоставил название и адрес магазина, где можно такое платье купить. И только Лолотта сформулировала настоящий подробный потребительский запрос:

Я хотела бы получить хорошенький блокнот на замочке и шкатулку, в которой будет все: чернила, марки, нож для бумаги, воск, конверты, перочинный ножик, карандаш и т. д., а еще почтовую бумагу с моими инициалами, и историческое лото, чтобы играть по вечерам с моими братьями, и еще — волшебный фонарь[179], чтобы я могла показывать