Дизайн детства. Игрушки и материальная культура детства с 1700 года до наших дней - Коллектив авторов -- Искусство

всю жизнь с тринадцати лет до семидесяти одного года, указывает на способность куклы преодолеть пределы детства, а также на то, что различные практики обращения с куклой не поддаются четкому определению и пересекаются между собой. И хотя куклы Летиции Пауэлл сами по себе не были куклами-манекенами, хозяйка превратила их в трехмерные странички модного журнала своей жизни. К нижней юбке каждой куклы была приколота записка с пометкой (сделанной от руки почерком XVIII века) о том, в каком году кукла появилась у хозяйки. Кроме того, коллекция — что-то вроде швейной автобиографии хозяйки: ведь она сама делала платья своим куклам по образцу собственных нарядов, используя для этого обрезки ткани, как в случае со свадебным платьем[155]. Куклы Пауэлл — это и диковинки, и манекены, и игрушки, и личный дневник. Сохранив в них память о событиях своей жизни, Пауэлл запечатлела «швейный автопортрет»; это пример свободной, непродуктивной деятельности, в которой были важны ролевая игра и воображение.

Детские же куклы, напротив, служили не одному лишь развлечению. Хотя общество и признало особые потребности детей в игре и веселье, в результате чего возникла материальная культура детских игрушек, все же на эти игрушки часто налагалась учебная и воспитательная миссия[156]. В центре такой парадоксальной ситуации были куклы. В педагогическом дискурсе игру в куклы часто представляли как «полезное» развлечение для детей, прививающее чувство домашнего очага и практику ведения хозяйства.

Куклы и домашний порядок

Похоже, что один из первых известных нам кукольных домиков, сделанный в 1631 году в Нюрнберге — домик Анны Кёферлин, — использовался в основном как образовательное пособие. Считается, что Анна Кёферлин взымала плату за просмотр домика и полученный из этого зрелища урок. Хотя на отдельные части домика хозяйка приглашала посмотреть даже мальчиков, все же ее целевой аудиторией были девочки и юные служанки. В афише, рекламировавшей выставку, было написано следующее:

Ну-ка, малыши, осмотрите домик для малюток внутри и снаружи. Глядите и учитесь заранее, как будете жить в грядущие дни. Глядите, как устроена кухня, гостиная и спальня, и как хорошо все разубрано. Глядите, сколько добра должно быть в порядочном доме… Глядите вокруг, разглядывайте все, что для вас выставлено: сотни разных предметов. И постельное белье, и прекрасная мебель, и оловянная, медная, латунная утварь, хоть и маленькая, да так хорошо сработана, что всем можно пользоваться, как в обычном доме[157].

Кукольные домики в Британии, подобно этому раннему педагогическому образцу из Германии, предлагали что-то вроде наглядного урока. Они на практике знакомили девочку с будущей ролью домохозяйки. Идеологический посыл этих игрушек заключался в соблюдении порядка и дисциплины в доме. Согласно концепции Кайуа, они скорее принадлежат категории ludus (порядка), чем категории paideia (хаоса), раз за разом постулируя своей вещественностью патриархальный уклад. И все же некоторые педагоги, например британская писательница Мария Эджуорт (1768–1849), обращали внимание на то, что подобные миниатюрные копии могут провоцировать праздность и лень. Вот что она писала:

Возражения против кукол мы высказываем с большими уступками и с долей сомнения. Но против домиков для младенцев мы рискнем выступить с большей смелостью. Необустроенный домик может быть хорошей игрушкой, так как юные плотники и рукодельницы примутся его обустраивать. Но тщательно обставленный кукольный домик так же скучен для ребенка, как готовое поместье для юного аристократа. Бросив беглый взгляд (потому что, в общем и целом, каждую комнату ребенок просто окинет взглядом) и убедившись, что все на месте, а стало быть, не нужно ничего предпринимать, юная леди уложит свою куклу на богато украшенную кровать… и среди всего этого благолепия уснет и сама[158].

По мнению Эджуорт, кукла и кукольный домик являлись инструментом воспитания вовсе не потому, что представляли собой образец хорошо налаженного домашнего хозяйства, а потому, что поощряли склонность девочек к шитью. Педагогическая литература постоянно указывала на связь между навыками шитья и изготовлением нарядов для куклы. Известно, что Жан-Жак Руссо с неохотой, но все же ставил игру в куклы в один ряд с «жизнедеятельностью» девочки, под которой подразумевалось шитье. Сформулированные Руссо принципы женского образования, возмущавшие не одно поколение феминисток, начиная с Мэри Уолстонкрафт, основывались на представлении о том, что девочка охотнее учится шитью, чем чтению и письму, именно потому, что очень хочет сшить одежду для своей куклы[159].

Кукла — особая игрушка девочки. Это указывает на инстинктивную склонность девочки к свойственной ей жизнедеятельности… Вот девочка целый день возится со своей куклой; одевает, раздевает ее, примеряет ей новые украшения, идут ли они, не идут… Ясно, что девочка больше всего желает одеть свою куклу, завязать ей бантик, надеть капюшон, приладить ленты и воротник. Обо всем этом ей приходится просить других, и ей было бы намного приятнее делать все самой. Это и должно стать стимулом во время первых уроков, которые станут не заданиями, а оказаниями любезностей. Девочки всегда плохо учатся писать и читать, а учиться шитью они всегда готовы[160].

Можно не соглашаться с концепцией Руссо о так называемой инстинктивной склонности девочек, но в школах георгианских и викторианских времен обучающий пошив маленьких нарядов был обычной практикой[161]. До нашего времени дошло несколько книг с образцами миниатюрных нарядов и белья (ил. 2.3), которые девочки мастерили, чтобы оттачивать необходимые техники кройки и шитья[162].

Ил. 2.3. Книга с образцами Эллен Махон. 1852–1854

Очевидно, это были школьные упражнения, некоторые — из учебника[163]. Миниатюрные предметы одежды, помещенные на книжные страницы, явно предназначались не для того, чтобы с ними играть, а для того, чтоб по ним учиться. Упражнения для девочек по созданию крошечных нарядов или их отдельных частей были обычным делом и дома. Все это служило совершенствованию техники шитья полноценной одежды. Должно быть, маленьким создательницам одежды было непросто шить для своих кукол. Но в то же время маленькая одежда шилась быстро, и юные леди сразу видели результат своего труда и моментальную награду — возможность поиграть.

Из книги британской писательницы и поэтессы конца XVIII века Элизабет Хэм (1783–1859) можно заключить, что зачастую изготовление кукольной одежды было способом привлечь неохотных к шитью. Элизабет Хэм написала автобиографическую книгу о своем детстве в графстве Сомерсет. Хотя писательница не любила шить и в детстве почти не имела к этому склонности, все же она запомнила свою самоотверженность, с которой «сделала платье для куклы из куска настоящей индийской ткани