Дизайн детства. Игрушки и материальная культура детства с 1700 года до наших дней - Коллектив авторов -- Искусство

финансового краха. Для авторов-педагогов, вроде Локка и Эджуорт, было крайне важно вооружить детей против очарования торгового мира. А издатели книг, Ньюбери и Фаллеры, получали коммерческую выгоду от продажи подобных книг. Различные пособия по воспитанию у детей финансовой грамотности и рационального потребления не всегда были одинаково успешны в применении. И все же педагогическая литература, как и практика пошива кукольной одежды, в первую очередь объясняла детям, из чего и как сделаны вещи. Это целенаправленное развитие знаний ребенка о вещах и товарах путем их создания и разрушения должно было воспитать сдержанность в покупках и понимание ценности вещей.

Ариана Феннето

2. ПЕРЕХОДНЫЕ ПАНДОРЫ

КУКЛЫ И «ДОЛГИЙ» XVIII ВЕК

В XVIII веке на свет появилась особая материальная культура, предназначенная для детей: одежда, игрушки и литература[126]. В зарождающейся материальной культуре детства отдельное место занимали куклы. Но несмотря на то, что куклы продавались как детский товар, взрослые все равно использовали их в различных внеигровых контекстах[127]. Особенно это касается кукол-манекенов, также называемых пандорами[128], которых предприниматели и торговцы (обоих полов) использовали для рекламы. Кроме того, совершенно взрослая женщина могла иметь большой, искусно сделанный кукольный домик, который на деле был шкафом-кабинетом[129]. И наоборот, детские игрушки часто играли образовательную роль. Куклы не стали исключением: их тоже приобщили к обучению девочек необходимым для женщины правилам и манерам.

Историки культуры, как правило, видят в куклах и кукольных домиках средства дисциплины. Кукла и кукольный домик трактуются как инструменты укрепления патриархальной структуры общества, которая предписывала женщинам заниматься домом и сводила круг женских занятий к материнству, украшениям и одежде[130]. В рамках этого нарратива куклы выступают педагогическими или даже дисциплинарными инструментами, предписывающими девочкам нормы женственности. Хотя из различных источников XVIII века нам известно о важной роли кукол в подготовке к взрослению, стоит помнить, что девочки обладали свободой действия и не всегда покорялись воспитательному рвению педагогов, моралистов и изготовителей кукол. Стоит отказаться от упрощенческого взгляда на кукол как на орудие консервативной идеологии, помогающее поддерживать порядок и дисциплину, и рассмотреть их как «спорные артефакты», точки противостояний взрослых производителей и юных потребительниц. Неважно, какую педагогическую нагрузку несла на себе кукла: девочки всегда могли воспротивиться предписаниям взрослых и по-своему определить ее значение в игре[131].

Теория игры возникла в начале 1950-х годов и развивалась под влиянием разнообразных дисциплин: детской психологии, антропологии и социологии. Йохан Хёйзинга, Роже Кайуа и Дональд Винникотт предложили различные теоретические подходы к размышлению об игре, трактуя ее как «свободную деятельность» (в отличие от рутинных дел) или как подражание, а также исследуя игру через понятие переходного объекта — когда игрушка заменяет ребенку отсутствующую маму и таким образом приносит успокоение вместе с некоторой самостоятельностью[132]. Но историки игр и кукол редко используют эти концепции в своих исследованиях.

В этой статье я намереваюсь пересмотреть роль куклы (важной составляющей материальной культуры, которая долгое время не представляла академического интереса) в контексте английской культуры XVIII века. В своем исследовании я анализирую артефакты, литературные источники и архивные материалы, опираясь на критические понятия теоретиков игры. Кайуа, отсылая к концепции Хёйзинги, определяет игру как свободную, непродуктивную, не заинтересованную в результате деятельность, которая осуществляется в отдельном пространстве, подчиняется правилам и связана с переживанием иной реальности[133]. Этот аналитический инструментарий в применении к английским куклам XVIII века позволяет увидеть, что, несмотря на возложенную на куклу миссию установления порядка (ludus), она всегда открывала возможность для хаоса (paideia). Хотя моя статья по большей части основывается на британских источниках, я также привлекаю материалы из истории других стран Европы, в частности Германии и Нидерландов (где, как считается, началось производство кукол). Таким образом, британский контекст будет представлен как частный случай общеевропейского явления[134]. Несмотря на все попытки заставить кукол служить педагогическим целям — и в Великобритании, и в других странах, — девочки в своей игре присваивали их, противостоя намерениям взрослых. В ходе исследования будет показано, что промежуточное положение куклы (ее спорное место между детьми и взрослыми, на полпути от полезного действия к непродуктивной игре, и в то же время ее задача воспитать из девочки достойную женщину) превратило ее в «переходный объект», который вместо того, чтобы дисциплинировать девочек, наделял их силой. В каком-то смысле эта статья продолжает сложившуюся исследовательскую традицию рассматривать материальную культуру как возможный инструмент женской эмансипации, а не подчинения. Хотя причастность женщин XVIII века к материальной культуре (от платьев до вышивания и украшения дома) и можно считать свидетельством подчинения патриархальному порядку и гендерному распределению сфер деятельности, все же феминистское прочтение материальной культуры пересмотрело эту поверхностную интерпретацию и попыталось вернуть женщинам агентность[135]. Таким образом, в непредсказуемой, ничем не ограниченной игре кукла часто становилась субверсивным инструментом, который наделял свою владелицу способностью к свободному действию и помогал стать независимой личностью.

Промежуточный объект

Как показано в эпохальной статье британского историка Джона Пламба, XVIII век совпал с появлением особой материальной культуры, созданной для детей[136]. В этот период вместе с «открытием» детства как особого возраста, которому потребны особая забота, специальные приспособления и материальная культура, появляется детские одежда, игрушки и книги[137]. Одежда для ребенка раньше представляла собой миниатюрные копии взрослых нарядов, но теперь стала приспосабливаться к тогдашним представлениям о детских потребностях. Тем временем зарождавшееся в Великобритании потребительское общество быстро ухватилось за важность игры для ребенка, открывшую возможность новой торговой ниши. В той же Великобритании резко возросло количество так называемых игрушечников (toy-men) — продавцов игрушек, основных поставщиков этих товаров на рынок[138]. И хотя нельзя отрицать товаризацию детства в XVIII веке, все же понятие «игрушки» не всегда имело четкое определение, поскольку игрушки нередко были связаны со взрослыми, а не с детьми[139]. Как говорилось в «Описании всех профессий» 1747 года, продавцы игрушек — это «торговцы или распространители игрушек… не только тех, что развлекают детей, коих множество, … но и огромного разнообразия диковинок [sic]»[140]. Так, игрушечники продавали, к примеру, настольные игры (триктрак, шахматы) и прочие нужные вещи вроде ножей, бритв или нюхательного табака, и все это в придачу ко «всем видам игрушек для детей», как часто значилось на их торговых карточках[141]. Это говорит о том, что слово «игрушка» само по себе не ассоциировалось с детством[142].

В этой зарождавшейся потребительской культуре куклы занимали довольно неопределенное место. В перечнях продавцов игрушек