Брат мой Авель - Татьяна Олеговна Беспалова

щёки ослепляют гладкой матовостью. Овал лица… Что там говорили поэты про овал? Нежный, правильный, идеальной лепки? Как сформулировать, как описать такую красоту, которую не портит даже ужасная одежда. Вместе с тем между девушкой и её заросшим до глаз чалой бородой спутником наблюдалось очевидное родственное сходство. Эти резиновые тапки, эти бесформенные шальвары, оставляющие отрытыми узкие, унизанные звонкими браслетами лодыжки. Эта растянутая майка цветов рабочей партии Курдистана. Странный наряд для Ашдодского пляжа. Впрочем, отчего же странный? В руке девушка сжимала древко остроги, на которую накалывала найденный на пляже мусор. Оба, и дедушка, и его внучка, работали на пляже чернорабочими. Авель поморщился. Такая красавица – и чернорабочая, сборщица мусора. Кармен, по крайней мере, работала на табачной фабрике, скатывала на своём смуглом бедре сигары, в то время как эта красивей Кармен. На порядок красивей!

Авель сглотнул, ощутив неприятное в своей чувственности любопытство. Она же когда-то, в свободное от сбора мусора время, купается в море. В такие моменты она надевает купальник, как все девушки, или…

Нет, она не может быть, как все. Эта девушка, как Кармен, – эпический персонаж, достойная быть воспетой…

Авель перебирал известные ему мотивы, выбирая наиболее подходящий к случаю и проклиная себя за бездарность – он совсем-совсем не умел сочинять стихов. Из Авеля Гречишникова бард, как…

– Мая мама – курд, – проговорила девушка. – Но она вышла замуж за парня из православной семьи – моего отца. Но мама моей мамы была бойцом Рабочей партии Курдистана и в её комнате висел ваш портрет. Вот такой!..

Лучезарно улыбаясь, она развела руки в стороны. Выходило, что на бабушкином портрете Авель был изображён почти в натуральную величину.

Дедушка поддержал свою внучку.

– В доме моей сватьи было много советских плакатов… – Он немного помедлил, подбирая нужное слово, и, наконец, нашел: – Коллекция, – чётко артикулируя, выговорил он. – Там был и портрет генсека Сталина.

Слово «генсек» настолько изумило Авеля, что он брякнул:

– Иосиф Виссарионович Сталин никогда не был генеральным секретарём ЦК КПСС, как Брежнев или Черненко. Председатель Совнаркома, председатель Совета Министров СССР – вот его должности…

Господи, что он несёт?!! Двое незнакомцев, смуглые чернорабочие со средиземноморского пляжа, смотрят на него, как на блаженного. А в голове «блаженного» Авеля вертелись мотивы французского композитора периода романтизма Александра Сезара Леопольда Бизе. Ария Хозе слишком сложна. Авелю не спеть по памяти, да и нот у него нет, и цветка, который Хозе хранил в тюрьме, у Авеля нет. Как же быть?

Ленивый прибой ласкал их ноги своими прохладными прикосновениями. Огромные ступни старика тонули в мелком ракушечнике.

– Кто вы? – растерянно спросил Авель.

– Меня зовут Мириам, а моего дедушку Иероним. Мы оба из Хальбы. Это на севере Ливана…

Она говорила ещё что-то о родном доме, об отце и матери, о братьях и сестрах. Авель представлял себе не слишком-то уютный и пыльный городишко. Двух-, трёх-, пятиэтажные дома всех оттенков жёлтого и розового, от светло бежевого до медного и персикового, которые красиво контрастируют со светло-голубым небом. Окна почти всегда наглухо закрыты ставнями. По улицам катят старые запылённые автомобили. Сплошь «фольксвагены» и «форды», сплошь модели конца двадцатого века. Над витринами лавок и магазинчиков надписи арабской вязью. Городишко показался Авелю мерзким, но тем не менее близость моря в нём ощущалась. Он представил себе комнату, гостиную: устланные коврами низкие диваны, на белёных стенах слегка выцветшие советские плакаты. На плакатах физически и морально крепкие парни и девушки все на одно лицо: клоны Авеля Гречишникова. Авель видел такие плакаты в интернете. Действительно, если б не дреды и бриллиант в ухе…

– Ну как вам наш город? – тихо спросила Мириам.

– Это вам не сочный жиреющий Харьков… – брякнул Авель и тут же опомнился. – Это разбитый и обнищавший от бесконечной гражданской войны Ливан, – проговорил он и ещё раз, как ему подумалось, незаметно, глянул на татуировку Иеронима.

Оба рассмеялись, и это их добродушие совсем не походило на северное, харьковское добродушие. Авель смутился.

– В Харькове сейчас тоже война, – проговорил он.

– Мы слышали, как вы поёте, – выпалила Мириам. – У моей бабушки были патефон и пластинки.

– О! Винил – это круто!

– Вы поёте песни с тех пластинок…

Авелю очень хотелось расспросить девушку о её занятиях, но он почему-то постеснялся. Такая молодая, она должна же учиться. Не может такая бродить каждый день по пляжу, собирая мусор.

– Не только мусор. Мы с дедом вечером собираем лежаки, а утром снова расставляем их по местам.

Они говорили ещё о чем-то. Авелю казалось, будто Мириам умеет читать мысли. Она вела разговор, умело обходя острые углы, самым болезненным из которых являлась причина приезда Авеля в Израиль. Как сказать такой, что он испугался, что не выдержал военных испытаний, спрятался за спину богатенького папочки, без которого его сценический успех не состоялся бы. Да-да! В одиночку Авель не справился бы. Даже в выборе репертуара решающую роль сыграла флешка, подаренная отцом вместе с «ягуаром». Музыкальный вкус отца оказался козырным. Расходы его окупились с лихвой. Но как же быть с мечтой о домике с окнами в поле?

– Мне не нравится Израиль, – проговорил Авель.

Он и не заметил, что они уж больше не стоят лицом к лицу в каких-то нелепых позах, а идут рука об руку по бесконечному пляжу, просто прогуливаются в сторону Ашкелона.

– Слишком жарко?

– Не в этом дело…

Авель пнул попавшуюся под ноги жестянку из-под колы. Он вдруг подумал: вот сейчас Мириам наколет этот мусор на свою острогу и ловким движением отправит в целлофановый мешок. Однако так не случилось. Куда-то подевались и острога, и мешок для мусора, и нёсший его дедушка Иероним.

– В Израиле слишком мусорно… – продолжал Авель. – Слишком много людей… Постоянно митинги какие-то, сирены ракетной опасности, будто и не уезжал из Харькова. Я искал покоя, а оказался в воюющей стране. Израиль пропах войной, и это неправильная война.

Мириам бросила на него непонимающий взгляд. Пришлось пояснять:

– Война, затеянная обречёнными на поражение, – это неправильная война. С самого начала всё пошло криво. Помнишь нападение на кибуц Бэери? Там всё не так просто… Инициаторы этой войны не ХАМАС. Так же и у нас: не русские затеяли войну. Воевать с самими собой – кто в здравом уме на такое пойдёт?

– Главная проблема евреев в том, что они колотят на собственное еврейство. Так было в Германии в тридцатые годы. Так было в США, где еврейские студенты пускали ко дну за Палестину…

Авель рассмеялся. Мириам уставилась на него теперь в недоумении.

– Надо