Брат мой Авель - Татьяна Олеговна Беспалова

дети. Совсем маленькие дети! Ах, если б получить доступ к интернету и узнать, кто погиб в злополучном баре, и нет ли среди погибших его детей, ведь списки уже, наверное, обнародовали.

– Мой отец всю жизнь боялся, что какая-нибудь баба от него забеременеет. И правильно боялся. Два раза произошла осечка. Первая осечка – это я. Вторая – моя сестра. А ты любишь свою жену?

Саша не смог ничего ответить, потому что разрыдался. Он так и уснул, рыдая под горячем боком Авеля, который затих и больше не проронил ни слова до самой темноты. Он не шевелился и молчал до того момента, когда катер пристал к какому-то берегу.

Тем вечером Саша всецело предался собственному горю. Авель наблюдал его отчаяние с молчаливым ожесточением.

* * *

А потом их тащили куда-то через вонючую и душную темноту. Авеля – вялого, Иеронима – весёлого, Сашу – отчаявшегося. Их похитители, разговорчивые, суетливые и жёсткие, обращались с ними, как с каким-нибудь картофелем, расфасованным в мешки, не церемонились, не щадили и наставили Саше боках и плечах несколько болезненных кровоподтёков.

Наконец, после долгого пути по каким-то лестницам и переходам они оказались в подвале с довольно низким потолком. Освещая помещение фонариком мобильного телефона и не развязывая рук, их рассадили у стены и накормили с ложки какой-то острой баландой. Их почему-то боялись. Особенно Авеля, который от еды наотрез отказался. Похитители (их было трое по числу пленников) постоянно переговаривались между собой. Сашу и его товарищей по несчастью обсуждали как каких-нибудь породистых собак, полагая, будто никто из них не понимает местного диалекта языка Корана. Но Саша ловил каждое слово и пришёл к мнению, что язык Корана не является родным ни для одного из них. А в одном из многочисленных подземных переходов на пути от пристани к подвалу, уронив Сашу на шершавый цементный пол, яростно выругался на языке Джонатана Свифта. На арабском языке англичанин говорил бегло, но с чудовищным акцентом. Другой уже в подвале обрёл имя собственное. Подельники величали его одним из 99 имён Аллаха, а именно Метином. Однако из этого не следовало, что упомянутый Метин тоже араб. Третий на арабском и на английском изъяснялся бегло и без ошибок. Однако оба этих языка не являлись для него родными, хоть внешне он и смахивал на араба.

Накормив пленников острой и тёплой баландой, похитители развязали им руки и пятясь ушли. При этом англичанин не сводил глаз именно с Авеля, будто Иероним и Саша не представляли для него вовсе никакой угрозы. Они захлопнули за собой дверь, проскрежетали замком, оставив пленников наедине с тишиной и в полной темноте.

Саша слышал только тихое бормотание Иеронима и громкое с присвистом дыхание Авеля.

– Авель, у тебя не астма? – спросил он.

В ответ брань, возня, плевки.

– Я волнуюсь о жене. Где она? Ты не видел, куда их забрали? Мне кажется, всю дорогу от Ашдода они были с нами на катере… мне кажется, я слышал, как плакала моя дочь… Как вы думаете, они целы?.. В самом деле они не могли ничего сделать детям…

Голова Саши полнилась каким-то ватным туманом. Он не понимал, что бормочет свою бессмыслицу по-русски и ровно половина его аудитории не понимает ни слова.

– Не стоило есть их баланду. Они подмешали в неё наркотик, – неожиданно и веско заявил Авель.

– Как?

Саша уже не мог и удивляться. Он еле ворочал языком.

– Им надо, чтобы вы вели себя спокойно. Я не в счёт, если останусь в одиночестве, но двое дееспособных пленников мужского пола для них опасны.

– Что?!

– Сейчас ты уснёшь на некоторое время. Приятных сновидений.

Саша действительно погрузился в какую-то ватную дрёму. Неподвижная вата заполнила его рот, нос и глаза. Желудок, почки и селезёнка сделались ватными. Вата заполнила собой всё, не оставив места для отчаяния, раздумий, сомнений. Как же так? Ведь Саше говорили, что большинство наркотиков расцвечивают жизнь новыми небывалыми красками чувствований. Ощущения становятся яркими и острыми. Человек воодушевляется. А вот у Саши всё наоборот. Саша словно пук прошлогодней соломы, инертен, равнодушен, скучен. Выходит, врали… врали… врали… Сквозь сон он слышал далёкие голоса. Примерно так же звучала кухонная радиоточка в коммуналке Сашиной бабушки.

– Он уснул?

– Отрубился. Тем лучше. Некоторое время не услышим его истерики о потерянных жене и детях.

– Девочке и деткам не сделают ничего плохого.

– Бу-бу-бу! Ври больше! ЦАХАЛ обстреливает Газу каждый день. Гибнут дети. Или ты не слышал?

– Хамас не воюет с женщинами и детьми. Седьмое октября – провокация…

– А ты сам-то не из них? Тогда почему ты здесь? Эй!!! И этот отрубился… Интересно, сколько времени я смогу продержаться без воды и пищи?

* * *

За долгими сумерками последовал неяркий ноябрьский мутноватый рассвет, и над Сашиной головой бледным фонарём засветился какой-то источник света. Оконце – не оконце. Фонарь – не фонарь…

Душу Саши всё ещё наполняла вялая искусственная апатия. Преодолевая её, он повертел головой вправо и влево. Рядом обнаружился неподвижный и не издающий никаких звуков Авель. Саша приподнялся. Помнится, вчера дыхание Авеля показалось ему слишком шумным, как у астматика. Однако сейчас он не издавал никаких звуков.

– Авель!

Саша потряс Авеля за плечо – никакой реакции. Саша ещё раз окликнул Авеля. В ответ тишина. Саша заглянул Авелю в лицо, в его широко распахнутые неподвижные глаза. В ответ плевок, матюги, болезненный пинок в бок. Саша грязно выругался, а потом несколько минут сидел ошарашенный. Как же так, он смог произнести эти давно забытые слова?

Саша, конечно, не святой, и бранные слова ему известны. И не только русский мат. Изучение любого языка он начинал именно с тех слов, которые в приличном обществе произносить нежелательно. Однако нынче они с Авелем не в приличном и не в обществе. Если, конечно, не принимать в расчёт лучезарно улыбающегося Иеронима. Очень смуглый, он почти незаметен в полумраке подземелья. Только блистают белки его глаз и улыбка. Ах, эта улыбка словно плавает в воздухе сама по себе, отдельно от его лица. Саша усмехнулся, подумав, что, видимо, именно так выглядит улыбка Чеширского кота.

Саша ещё раз оглядел нависающие железобетонные стены. Он поднялся, попытался распрямиться и упёрся маковкой в пыльный потолок. Зато крошечное оконце, расположенное под самым потолком, оказалось ровно на уровне его глаз. Через него он смог увидеть пыльную мостовую и шаркающие по ней чьи-то чумазые, обутые в резиновые шлёпанцы, ноги. Много ног. Поднимающие пыль, куда-то спешащие ноги. Мужские ноги, потому что женщины-мусульманки лодыжек