Брат мой Авель - Татьяна Олеговна Беспалова

– Я хочу есть, – внезапно для себя самого произнёс Саша. – Я хочу пить, – добавил он, немного поразмыслив.

Иероним отозвался с охотою:

– Голод и жажда есть естественные потребности человеческого тела. Если ты голоден, значит жив.

Саша огляделся в поисках двери. Разумеется, она нашлась и конечно же оказалась заперта. Прочная дверь тонкого металла звонко вибрировала под его ударами. Казалось, ударь чуть посильнее, и металл прогнётся. Ударь ещё разок и… От ударов упругих подошв малоношеной мягкой обуви звук получался недостаточно громким, металл не поддавался. Тогда Саша снова устремился к Авелю, ноги которого были обуты в тяжёлые берцы.

– Помоги! Вместе мы вынесем эту дверь!

– Нет!!!

– Он прав, – поддержал Авеля Иероним. – Не стоит бунтовать.

– Бунтовать?! Я требую самого необходимого, а именно пищи и воды. Свежего воздуха и неба над головой!

В ответ на его слова металлическая дверь со скрипом распахнулась.

– Господь услышал его, – пробормотал Иероним и быстро перекрестился.

Авель обернулся и тоже уставился на вошедшего.

А вооружённый до зубов человек смотрел на Сашу с каким-то странным выражением. Пожалуй, именно так смотрит какой-нибудь обжора, завсегдатай дорогих ресторанов на заплесневелый сухарь. Саша произнёс длинную проникновенную речь, в которой, как ему показалось, красочно описал их с Авелем страдания, такие как жажда, голод, боль от полученных травм, шум в голове и тошнота от контузии и от долгого, как ему показалось, путешествия по морю, ужас в душе от разлуки с близкими.

Об Иерониме Саша не просил, потому что даже и не в глубине души, а просто так не считал его равным себе. Кто такой, по сути, Иероним? Странный смуглый чувак, который называет себя православным христианином и навязчиво цитирует Ветхий Завет, который знает наизусть. В понимании же Саши православный – это человек с однозначно белой кожей и русой бородой, со славянскими чертами лица. При чём тут какой-то ливанец бог знает какой национальности?

Уговаривая своего тюремщика, Саша произносил слово «вода» на всех известных ему языках, в том числе на английском, немецком, русском, иврите и идиш. Он ругался матом, становился на колени, стучал кулаком по цементному полу и даже всплакнул. При этом, во время всей Сашиной речи, лицо его собеседника сохраняло первозданно-плотоядно-брезгливое выражение.

– Ты никто, – проговорил незнакомец, когда голос Саши утих. – У нас сотни трупов и тысячи раненых. Ты никто до тех пор, пока кто-нибудь не предложит за тебя выкуп.

Он говорил на арабском, совершенно не заботясь о том, понимает ли его собеседник, ведь Саша излагал ему свои просьбы и чаяния на иных языках. А потом незнакомец снял с плеча автомат, и Саша подумал: вот прямо сейчас незнакомец ударит его в лицо прикладом так, что треснут кости, или откроет пальбу, и всех их убьют рикошетящие пули. Однако, ничего такого не случилось, потому что вмешался Авель. Он заговорил на арабском, но из контекста Саша понял, что арабская речь незнакомца была так же понятна Авелю, как ему самому.

– Просто принеси нам хлеба, воды и покурить. И чтоб без наркоты. Понял? Нам нужен ясный ум. Взамен обещаем не бунтовать, а если нужна помощь вашим раненым – мы готовы помочь. Сбежать мы всё равно не сможем – ЦАХАЛ перекрыл все входы и выходы. Так ведь? А держать нас без толку в этом подвале тоже нет резона.

– Этот человек ливанец, – незнакомец указал дулом автомата в сторону Иеронима. – Он христианин. Так же, как вы. Христиане – наши враги. Так же, как ЦАХАЛ.

– Ливан ненавидит Израиль не меньше вашего, – парировал Авель. – А его дочь, Мириам, она из ваших. Боец.

– Мириам не родная ему дочь!

Взгляды незнакомца и Иеронима столкнулись. Некоторое время они соревновались в свирепости, и Иероним победил. Незнакомец пробурчал нечто неразборчивое в динамик своего мобильника, и через короткое время к ним в темницу явились пластиковые бутылки с водой, упакованные фабричным способом, твёрдые рассыпчатые лепёшки и пачка «Мальборо».

Они ели и пили в молчании, и еда показалась им на удивление вкусной, а вода – свежей. Курили с упоением. Авель с отсутствующим видом следил, как вентиляционное отверстие под потолком затягивает в себя дымное облачко. Глаза пустые. Подбородок твёрдый. Вместо живописных дрэдов на голове неаккуратные патлы. Там, где недавно блистал бриллиант, запеклась кровь. Но налитые плечи не опущены. Ноги и руки, как у Геркулеса. Тот, кто его так обкорнал, ровным счётом ничего не добился. Авель не подавлен, а всего лишь раздосадован и готов дать сдачи. О собственной внешности размышлять не хотелось. Привыкший к добротной одежде, чистоплотный Саша чувствовал себя оборванным и немытым бомжом.

Наевшись и отбросив в сторону исслюнявленный бычок, Авель снова повернулся к стене и, казалось, уснул. Тогда Саша обратил весь пыл своего нетерпения на Иеронима:

– Скажи, что мне делать!..

– Терпеть, а если потребуется, воевать и сражаться, как Иисус Навин, – спокойно отвечал Иероним.

– Как кто? – изумился Саша.

– Припомни Ветхий Завет.

– Ветхий Завет?! Да ты с ума сошёл что ли? Этот Иисус Навин не из еврейской ли истории персонаж?

Иероним улыбнулся.

– Хорошо хоть ты считаешь Ветхий Завет подлинной историей, а не враками.

– Ветхий Завет – еврейские истории, – горячился Саша. – При чём тут мы?

– Ты не любишь евреев? Как это пошло!

– Пошло? Нет, не пошло! Дело не в любви. Я бежал от войны.

И Саша снова заплакал.

– Ты – мужчина. Ты – глава семьи. Мужество и терпение – твой долг, – назидательно произнёс Иероним.

– Что ты несёшь?! Какой такой Ветхий Завет?! Посмотри, что творится вокруг! Я просил у них воды и пищи… Я разлучён с моей женой. Не знаю, живы ли мои дети…

Полагаясь на сострадательное терпение Иеронима, он мог бы говорить ещё час или два, но потолок над ними затрясся, словно кто-то со всего маху долбанул по полу первого этажа исполинским молотом. Из потолочных щелей побежали струйки цементной пыли. Воздух заполнился цементным смогом. Авель в своём углу закашлялся. Свет в крохотном оконце под потолком померк. Вдали что-то с грохотом осыпалось, и, наконец, наступила полная тишина. Лишь где-то вдалеке надсадно выли сирены воздушной тревоги. Вот она, война!

Саша затаился, накрыв голову полами рубахи, а Иероним извлёк из-под себя потрёпанную Библию.

– Библия… – пробормотал Саша.

– От войны не убежать тому, кто тащит её на своих плечах, – проговорил из своего угла Авель.

– И кто же её тащит? – вяло поинтересовался Саша.

– Кто-кто… русские! Мы с тобой тащим… Или ты еврей?

Саша поморщился. Он ждал нового удара. В пыльной темноте сидеть совсем страшно. Вой сирены раздражает. Очень раздражает!