Беглый - Азк

лет сорока с хвостиком, широкоплечий, с веником из дубовых веток под мышкой.

— Баня гатовая. Пар моцны, як партызанская клятва! Хадзем! (Баня готова. Пар крепкий, как партизанская клятва! Пошли!)

Он увидел меня и добавил:

— А вось і госць твой? Дык трэба чалавека адразу на правільную сцежку! (А вот и гость твой? Так надо человека сразу на правильную тропу!)

Я посмотрел на деда.

— Баня — это…

— Гэта святое. Пайшлі. Будзеш потым выганяць усё, што твае ваенныя лекары не дагледзелі! (Это святое. Пошли. Будешь потом выгонять всё, что твои военные врачи не доглядели!)

Баня стояла у соседа во дворе — аккуратная, добротная, с трубой, которая высилась гордо и красиво.

Внутри пахло деревом, мёдом и настоящим жаром. Веники уже замочены. Полок тёплый, ковш влажный, вода шипит на раскалённых камнях.

«Друг» шепчет в ухе:

— Температура превышает комфортную зону. Потеря жидкости нарастает.

— Заткнись и расслабься, — отвечаю я, растирая плечи мёдом с солью.

— Регистрируется снижение мышечного тонуса и нормализация центральной нервной системы.

— Вот, видишь… оно работает лучше твоих модулей.

— Ну што, Кастусь, вытрымаеш тры заходы? (Ну что, Костя, выдержишь три захода?) — спрашивает дед, хлопая по спине.

— Я и на Марсе не сдавался!

Пар валит стеной. Михась хлещет веником по спине с весёлым улюлюканием. Я чувствую, как каждая пора открывается, словно тело вспоминает, что оно — живое.

Потом — вылетаем на улицу. Тела парят в вечернем воздухе. Какое же это наслаждение!

— У ручэй! (К ручью!) — кричит дед. — Ён зусім побач! (Он совсем рядом!)

Ручей — тихий, чистый, с песчаным дном. За ним — черёмуха, травы, и багровое небо, отражающееся в тёмной воде.

Я ныряю. Шок. Вода ледяная, бьёт в сердце — и тут же возвращает всё. И я кричу — от счастья. Не от холода. От свободы.

«Друг» тихо:

— Структура сенсорного отклика нестабильна. Регистрируется… эйфория?

— Да, брат. Это называется — жить.

Позже — в предбаннике. Тело лёгкое, как облако. Глаза сами закрываются. Дед и Михась что-то спорят про рыбу и цену на шерсть, а я… просто слушаю. И улыбаюсь.

Спать меня уложили в дедову кровать, на перину. Я провалился в сон, словно в тёплое облако. Без снов. Без тревоги. Просто лёг. И исчез. Будто вернулся домой.

* * *

Я проснулся не от сигнала, не от тревоги и даже не от «Друга». Я проснулся от запаха. Чем так могло пахнуть — не знал. И, забыв обо всём, двинулся на этот аромат. Вылез из кровати, словно возвращаясь на землю с орбиты. Тело чувствовало себя легко, как после глубокого сна в стазисе.

Голова — пустая и ясная. Настоящее утро. Без дел. Без тревог.

В окно лился медовый свет. Где-то за окном лаяла собака. По двору расхаживали куры. И слышался голос бабушки:

— Кастусь! Уставай, бо смятана ж астывае! (Костя! Вставай, а то сметана же остывает!)

— Ба-а!!! Чем так пахнет?

— Дерунами.

Настоящими. С корочкой, с луком, на свином сале, с тем самым шорохом на сковороде, от которого даже мёртвый встанет.

На кухне всё уже было готово.

Бабушка в переднике, румяная, ставит на стол последнюю сковородку. На тарелке — горка дерунов, румяных, хрустящих по краям. Рядом — банка с маринованными огурчиками, тонкие, хрусткие, с укропом и чесноком. Которые ещё вчера очень мне понравились. На отдельной тарелке — маринованное мясо, розовое, сочное, порезанное ломтиками. А сверху — ложка густой домашней сметаны, жирной, как крем.

Я застыл у порога, как пилот перед шлюзом:

— Бабця… дык гэта ж… (Бабушка… так это же…)

— Сядай! І едзь, як чалавек! (Садись! И ешь, как человек!)

— «Угу… „нейтральный белковый гель №5“. Это оно.»

Я сел. Взял вилку. Положил дерун. Сверху — мясо. Сбоку — огурчик. Всё. Идеальное комбо.

Бабушка села напротив, сложила руки на столе и смотрит, как я ем.

— У цябе вочы ззяюць (У тебя глаза сияют).

— Ага… страўнік запрацаваў (Ага… желудок заработал).

— Ну дык чалавек ты ці хто? (Ну так человек ты или кто?)

— Я цяпер, бабця, вельмі зямны (Я теперь, бабушка, очень земной).

Мы оба рассмеялись. В этот момент — всё было правильно. День начинался не просто с еды, а еще с любви, и дома. И с простой человеческой простоты.

Глава 9

Я сидел за столом, склонившись над тарелкой с ещё дымящимися дерунами, и методично — с истинным восторгом — укладывал их в себя, поочерёдно макая то в густую сметану, то прихватывая ломтик ароматного маринованного мяса. Состояние было близкое к священному благоговению.

Бабушка поставила заварной чайник на стол, налила крепкий чай в тонкие гранёные стаканы, бросила в мой две дольки сушёного яблока.

— Еш, Кастусь, ты ж зусім праз вочы галадаеш (Ешь, Костя, ты же совсем через глаза голодаешь).

В этот момент дверь громко хлопнула, и на пороге возник дед — в своём кожаном фартуке, с закопчённым наперстком на пальце и привычной ворчливой энергией:

— О! Полдня праспаў, а цяпер дранікі есць, як млын пад зялёны гарох! (О! Полдня проспал, а теперь драники есть, как мелет мельница под зелёный горох!)

— Дык чалавек адпачывае! (Так человек отдыхает!) — рявкнула бабка, даже не обернувшись. — Ён у нас не за станком, а ў адпачынку! (Он у нас не за станком, а в отпуске!)

— У адпачынку? Гэта ж той самы, што з бані выскачыў як капрал на трывогу! (В отпуске? Это же тот самый, что из бани выскочил как капрал по тревоге!) — проворчал дед, но с усмешкой в голосе.

Я улыбнулся, лениво жуя:

— Дзядуля, я ж па вашым прыкладзе — ноччу працую, днём снедаю (Дедуля, я же по вашему примеру — ночью работаю, днём завтракаю).

— Ха! Гаварыць умее. Але кроў у ім мая — глядзі, як той чорт дранік у смятану круціць! (Ха! Говорить умеет. Но кровь в нём моя — смотри, как тот чёрт драник в сметану крутит!)

Бабушка со вздохом уселась рядом и подала деду стакан чая.

— Сядзь ужо, Міхал Кірылавіч, не бурчы. Чай пі, покуль не астыў (Садись уже, Михаил Кириллович, не ворчи. Чай пей, пока не остыл).

* * *

Через десять минут мы с дедом направились к его мастерской.

— Пара табе, Кастусь, у рукі ўзяць