За что любят Родину - Алексей Юрьевич Герман

знаете ли, этих контрактных шутников… Нет, я не то чтобы совсем, а так… засомневался. Что-то, думаю, здесь не то! И чего этому человеку, то есть вам, на самом деле надо? А сейчас вижу – нет, действительно надо именно то. Как раз то! Молодец! (Почему я молодец, подумал Пахомов. Почему он сказал, что сначала не поверил? И почему сейчас разоткровенничался? Что здесь, в конце концов, происходит? Где я?)

– Медкомиссия собирается как раз сегодня с двух до пяти, – сказал подполковник. – Вот направление, – и теперь уже откровенно хищно посмотрел ему в лицо. – Пожалуйста.

– Да я, может, еще и не соберусь, – проблеял, собравшись с духом, Пахомов. – Я вообще сюда пришел… с ознакомительной целью.

Он ожидал, что полковник в ответ нахмурится, рассердится, может быть даже будет ругаться самыми грязными солдафонскими словами – и опять ошибся. Тот опять широко и приветливо улыбнулся (он вообще любит улыбаться, подумал Пахомов. Таких людей надо опасаться. Это опасно, когда такие частые улыбки. Это навевает на мысль) и понятливо кивнул.

– А сюда… – и многозначительно похлопал ладонью по столу, – …все приходят ознакомиться. Человек, он вообще существо любопытное. Вот придет такой, сядет, спросит, а потом смотришь – и все…

– Что «все»? – почему-то шепотом спросил Пахомов. У него, кажется, пересохло во рту.

– Просто – все, – ответил подполковник и опять (да что же это такое на самом деле!) улыбнулся. – Но вы не думайте! Как говорится, не принимайте близко к сердцу! Все – и точка! Вы поняли насчет медкомиссии?

– Могила, – кивнул будущий несчастный военный герой. – Но пасаран. Них шиссен. Найн эсэс. Спасибо большое. Можно я пойду?

Он, словно загипнотизированный, машинально вернулся в общежитие, машинально поставил на журнальный столик кастрюлю с недоеденными пельменями, не видя кресла, уселся в него и включил «ящик».

– Уважаемые мужчины! – заговорил «ящик» таким торжественно-радостным рекламным голосом, словно уже и не надеялся снова увидеть своего хозяина живым и здоровым. – Приглашаем вас на службу по контракту в Вооруженные силы! Заработная плата… Единовременное пособие… Полный пакет социальных льгот… И совсем необязательно, что вы будете служить в «горячих точках»! (Нет, не было сомнений: именно в эти самые «точки» вы, ребята, и поедете!) Ждем вас по адресу: переулок Минометчиков, городской военный комиссариат, комната номер тринадцать. Ежедневно, кроме воскресенья, с девяти до восемнадцати без всякого перерыва на обед. Родина ждет! А сейчас – песня! «И снится нам не рокот космодрома, не эта ледяная тишина!»

– И Родина щедро поила меня березовым соком, березовым соком! – послышался из коридора отчаянный в своем хмельном веселье голос Гришки-водопроводчика. Гришка был соседом Шварценгольд, имел на содержании жену Маньку, детей Пашку, Паньку, Петьку и Польку и старую, глухую и слепую тещу Марию Остаповну, бывшую многолетнюю заведующую баней в женской колонии строгого режима, награжденную почетным знаком «Заслуженный работник жилищно-коммунального хозяйства», которая не выговаривала звук «гэ» и, прожив всю свою взрослую сознательную жизнь в России, все равно по-хохляцки громогласно «хэкала». До водопроводчика Гришка служил на военном полигоне за городом в должности заведующего подсобным хозяйством воинской части аэродромного обслуживания. Это было хорошее место, там было много возможностей для воровства. Гришка этими возможностями, конечно, пользовался (что он, дурак, что ли, чтобы мимо проходить?), а поскольку делал это очень умело и так же умело прогинался перед вышестоящим командованием, то оно, командование, Гришку хотя и не уважало, но все-таки ценило и даже ласково называло «нашим сукиным котом», что совершенная нелепость с физиологической точки зрения. Впрочем, на физиологию Гришкиному командованию было глубоко наплевать, и какой он там кот, и от какого животного произошел – это уже тонкости, но случился некий недопустимый и непонятный казус: то ли Гришка перестарался с облизыванием командирской ж…пы, то ли облизал, как всегда, умело, но она оказалась не командирской… В общем, все случилось по классической театрально-криминальной схеме: то ли он украл, то ли у него украли, но что-то нехорошее там было наверняка. В результате этого непонятно чьего облизывания Гришку с треском прогнали от жирной кормушки и велели говорить спасибо, что не отдали под уголовную статью. Он сначала просто буянил, потом жутко запил, отчего разбуянился еще больше, довыеживался до того, что попал в наркологию, откуда вышел мятым, бледным, с горящими глазами и угомонившимся лишь на самую малость.

– И Родина щерда-а-а…! – взорвался коридор очередным патриотическим куплетом.

– Хрыша, прекратите, – услышал Пахомов сердитый Маривановнин голос. – У меня же двести на сто двадцать.

– А мне пое…ть! – легкомысленно ответил «Хрыша». Он уважал тещу, но оставался по-армейски крут. – «Березовым соком, березовым соком!». А сами, козлы, как будто не воруют! Волки позорные! А еще в галифе!

Скоро голос его потух где-то в переплетеньях общежитских коридоров.

– Добавлять пошел, – пояснила Ленка, когда Пахомов появился на кухне, чтобы поставить чайник. – Пахомов, у тебя масло есть?

– Нет, – сказал Пахомов. Он соврал, но это не имело принципиального значения.

– Ну и ладно. Давай, – ответила Ленка, победно сверкнув начинающим желтеть фингалом.

Пахомов сходил в комнату и вернулся с начатой пачкой маргарина.

– Скучно ты живешь, Пахомов, – неожиданно сказала вечно подбитая соседка. – Неинтересно.

– Мне нравится, – пожал плечами он. – Во всяком случае.

– В каком случае? – насмешливо произнесла Ленка и отчекрыжила от Пахомовой пачки неслабый кусок. – У тебя и случаев-то никаких нет. Так, одни недоразумения. Тебе, Пахомов, надо бабу завести, – вдруг сказала она и выпятила не него неожиданно расширившиеся от такого нелепого предложения глаза. – И обязательно хорошую. И чтобы пила не так уж чтобы очень много.

– Заводят собаку, – ответил Пахомов, моментально обижаясь. – Или глистов.

– А мы, бабы, думаешь лучше? – неприятно засмеялась Ленка. – Хуже! Потом никаким лекарством не выгонишь! Только ты и бабу-то завести не можешь. А чего ты можешь а, Пахомов? Вообще?

Могу не пойти на медицинскую комиссию, подумал Пахомов. Могу, и очень даже запросто. Я вообще много чего могу. Могу вот сейчас напиться чаю и завалиться спать. А в ближайший выходной сесть на велосипед японско-корейского производства стоимостью двенадцать тысяч рублей и поехать кататься вокруг городского кладбища. Тем более что я уже давно думал освоить этот заманчивый маршрут. И отцепитесь вы от меня абсолютно все. Надоели. Я действительно спать хочу. Под рокот телевизионного космодрома.

– Это я, – сказал Пахомов, снимая ботинки. Люба не ответила, молчала, только смотрела – и во взгляде этом не было ничего, кроме самой констатации факта его прихода. Это было неприятно, но вполне терпимо.

– Поесть бы, – сказал Пахомов. – Сегодня целый день на ногах.

– Картошку будешь? – спросила Люба.

– Буду.

– Сейчас разогрею.

Она ушла на кухню, а Пахомов отправился в ванную мыть руки. Он был образцово чистоплотным человеком. Руки мыл долго и тщательно, потом так же тщательно вытирал их большим вафельным полотенцем. Такие продавались в комиссионном магазине на вокзальном рынке по сорок пять рублей одна штука. С такими симпатичными розовыми попугайчиками по краям… Идти на военкоматскую медкомиссию он решительно и бесповоротно передумал. Сам на нее иди, мысленно послал он военкоматского подполковника. Заманильщик хренов. Пусть тебе голову отрезают. А я не хочу. Она у меня одна. Мне и с ней неплохо.

Через пять минут он сидел на кухне и жадно пожирал разогретую картошку. Люба достала из трехлитровой банки большой мягкий огурец. Огурец был один, а Пахомову хотелось еще, но он промолчал. Один все-таки лучше, чем совсем ничего.

– Ешь, – сказал она. – В нем витамины. Я недавно прочитала, что есть такая старинная примета: если человека укусит волк, то со временем этот человек сам становится волком.

– Интересно, – промычал Пахомов набитым ртом. – Познавательно. А меня в детстве укусила корова.

– Ну?

– Чего «ну»?

– К чему ты это сказал?

– К тому, что укусила.

– К твоему сведению, коровы не кусаются. Они жуют. Жвачные животные.

– Интересно, – повторил Пахомов. – Нет, все правильно! В этом действительно что-то есть!

– В чем?

– А хотя бы в том, что я молоко очень люблю. Обожаю! А равно и другие молочные продукты.

Он тщательно вытер сковородку куском хлеба, сунул его в рот и пошел спать.

Люба вздохнула и уставилась в окно. И чего она там нашла