Русский тоталитаризм. Свобода здесь и сейчас - Дмитрий Шушарин

Таким образом, чекизм, в трактовке тех, кто готовил эту статью, и в изложении главы Роснарконтроля, являлся идеологией антигосударственной. Это даже не концепция корпоративного государства. Это, повторю еще раз, трайбалистское мышление.

Картина мира и система ценностей этих людей сложилась еще в семидесятые годы, когда Виктор Черкесов был вынужден называть себя «солдатом партии», отправляя в лагеря ленинградских литераторов. Чекистское племя уже тогда было истомлено тем, что было вынуждено обслуживать власть партийных чиновников. И вот оно вроде бы приспособило государство для своих нужд. Осталось окончательно его захватить и разрушить. Но главное – как будет происходить дележ.

Райтеры Виктора Черкесова предложили ему в качестве главного тезиса статьи противопоставление воинов и торговцев. Рискованно, конечно, бросать камни в соседа, когда живешь в стеклянном доме. Вверенная ему антинаркотическая служба брала под контроль химическую промышленность и добилась того, что конфискованное зелье стало оставаться в ее распоряжении. Но не это главное. А то, о чем никто из комментаторов не сказал.

В статье был задан принципиальный вопрос о том, как будет функционировать формирующийся политический режим. Речь вовсе не о том, как обращаться с обществом, – оно бесформенной тушей висит на крюке, и делать с ним можно что угодно. Чекизм подразумевает, что члены племени должны принимать унижения, забыть о чувстве собственного достоинства, уметь сдавать и подставлять своих. Поэтому объяснять появление статьи только обидой на действия конкурирующей спецслужбы не стоило. Все было гораздо серьезнее.

Определяющим являлся вопрос о праве на применение силы. Виктора Черкесова не устраивало то, что отсутствует монополия на репрессии. Разные группы внутри племени господ имели возможность вести междоусобные войны. Но этого, по мнению главы Роснаркоконтроля, не должно быть. И он был прав: режим единоличной власти может быть устойчивым, если репрессии могут осуществляться только одной силой – политическим центром. Виктор Черкесов не просил приструнить конкурента и уж, тем более, не увещевал его. Он рекомендовал вождю чекистского племени радикально изменить ситуацию – прекратить внутриплеменные распри и стать единственным источником страха и насилия. Не прямо, конечно, но обрисовывая мрачную картину внутреннего разрушения корпорации, которая допустила то, чтобы разборки между ее лидерами стали предметом публичного обсуждения.

И все это было предложено осуществить Путину. К концу 2007 года главным стал вопрос о третьем президентском сроке действующего президента. Тогда же появилось клише «план Путина». План этот, безусловно, имел одну цель – бессрочное правление… А вот кого – вопрос. Скажем так: пока Путина. На тот момент пока и сейчас тоже.

Восемь лет кадровой политики президента свидетельствовали о его зависимости от «узкого круга ограниченных лиц». Ни при каком Сталине и Брежневе первый секретарь Чукотского обкома не жил бы в Лондоне и не скупал бы яхты и футбольные клубы. Детали плана Путина – мнимые, подлинные, явные, тайные – были предметом постоянного обсуждения. Но обсуждались именно детали. Между тем не было ответа на главный вопрос: в чем причина успеха человека восемь лет удерживавшего власть и, в конце концов, по всем разумным критериям провалившегося? Потому что пропагандистская истерика свидетельствовала именно о провале. Построив пропаганду на противопоставлении собственного правления девяностым годам, Владимир Путин не смог сделать то, что удалось Борису Ельцину: уход из власти первого президента России не сопровождался кризисом. Он создал жизнеспособное государство и оставил дееспособного преемника. Без него ничего не развалилось.

А сторонники бессрочного правления Путина (президентом или нацлидером – неважно) строили свою пропаганду на том, что без него все рухнет. Но нет худшей оценки для любого руководителя, будь то президент страны или директор клуба.

Однако в России уже были бессмысленны критерии оценки деятельности политиков и менеджеров, принятые в цивилизованном мире. И это давало ответ на вопрос о том, что происходило восемь лет до этого, на что был нацелен план Путина. И в чем причина его успеха и популярности. Все дело в том, что Путин оказался абсолютно адекватен не социальному запросу, не политическому, а национальному. Он действовал и действует в той парадигме, которая примерно с начала девятнадцатого столетия определяет русскую национальную и государственную самоидентификацию. Начиная с этого времени, Россия позиционировала себя как государство, консолидирующееся в противодействии формированию наций как внутри империи, так и вне нее.

Власть – в полном согласии с народом – стремилась к формированию антинации, определяющей себя и существующей лишь в противостоянии всему миру. Необходимость существования в этом мире усложняла движение к цели, а порой его останавливало. И весьма длительная остановка началась с перестройкой. А ведь все было очень хорошо, когда Андропов сбил южнокорейский Боинг, а Черненко устроил бойкот Олимпиады-1984.

Именно в эту временную точку и возвращал Россию план Путина. Не только девяностые годы были объявлены историческим кошмаром. Тогда наметилась вполне очевидная тенденция к отказу от главного достижения восьмидесятых, от того, с чего началась новая историческая эпоха, – от нового мышления во внешней политике, от открытости, от разоружения.

В предшествовавшие тому годы еще делались попытки представить складывающийся в России режим как особую форму демократического устройства. Так появилось клише «суверенная демократия». Но на практике она оказалась туземной легитимностью – пренебрежением тем, будет ли новый режим легитимен для окружающего мира. Это был уже вызов, установление новой легитимности, нового порядка, чей варварский характер становился все более очевидным. Российское государство в очередной раз не состоялось. Русские не стали русскими: они остались антиамериканцами, антигрузинами, антиэстонцами, антибританцами.

Восемь лет власть реализовывала деградационную модель трансформации общества, государства, экономики. Но Путин не был и не является единоличным правителем, не нуждающимся ни в каких договорах и соглашениях с элитами. Поэтому план Путина предполагал дальнейшую консолидацию элит, а не войну с ними. Предложения авторов «Завтра» и Виктора Черкесова, потерявшего статус особы, приближенной к государю, тогда не прошли. Не было и третьего срока – была придумана комбинация с тандемократией и игрой в медведевскую оттепель.

Ино дело – внешний мир. В ноябре 2007 года я сделал такой вывод:

«Неизбежен серьезный, тяжелый, масштабный конфликт со всем миром. Начало этому конфликту может быть положено агрессией России против одной из стран постсоветского пространства50.»

Лепетто

Старинное слово «оттепель» вошло в сегодняшний политический лексикон и никого не отталкивает своей архаичностью. Да, вот так, знаете ли как-то: ждем новых маленьких свобод, в надежде славы и добра, дней Анатольича прекрасное начало. Такие настроения появились с приходом Медведева на пост президента.

Вот только было непонятно, что должно было размораживаться и с какой целью. При Хрущеве все было ясно. При повторной оттепели – когда размораживали вновь замороженное, а оно, естественно, оказалось к потреблению непригодным, – тоже никто особенно от непонимания не страдал. А в 2008 году – что? Почему ситуацию 2008 года надо было описывать в терминах совсем другой эпохи? Почему никто не хотел вспоминать перестройку с гласностью? Слова-то более молодые.

Да понятно почему. «Оттепель» – она ведь никого ни к чему не обязывала, ее никто официально не провозглашал, Хрущев такого слова не употреблял. Это что-то такое непонятное, историческое нечто, которое было, но при этом его не было. Вроде как не историческое событие, у которого есть автор, актор и пассивные объекты его воздействия, а природное явление. Ветер подул, ветер стих, потеплело, ударил мороз. Бог дал, Бог и взял.

Необычайно удобное слово. Горбачев-то «перестройку», «гласность» и «новое мышление» проговаривал. А «оттепель»… Ну, от Ильи Эренбурга пошла. Читаешь повесть с этим названием и недоумеваешь: как так получилось. Но слово прижилось. Оно оказалось достаточно безликим, потому и прижилось.

Хотя, конечно, сходство меж оттепелью и перестройкой имеется, да, имеется. В некоторых важных обстоятельствах, но не в результате. Обстоятельства таковы:

•расширение публично обсуждаемых тем и общественно-политического лексикона;

•изменение статуса первого лица государства (партии);