Русский тоталитаризм. Свобода здесь и сейчас - Дмитрий Шушарин

Путин делает все это в интересах своего среднего класса. Не придуманного невежественной, но прогрессивной интеллигенцией, а реального, сложившегося за последние пятнадцать лет вокруг трубы, силовых ведомств, в госкорпорациях, на госслужбе, в медиа. Это все путинский средний класс, тоталитарный.

Консумизм и педократия

Неототалитарная, предшествующая нынешней, модель связана с именем Владислава Суркова, занимавшего пост заместителя главы администрации президента, потом переходившего в правительство. Фигура, конечно, демонизированная, интересная, в частности, тем, что персонифицирует континуитет между девяностыми годами и путинским правлением. Неототалитарная модель предполагала общественную консолидацию на основе таких принципов, как суверенная демократия, прагматический патриотизм, карьеризм, консумизм.

Переломным моментом в становлении тоталитарного общества следует считать тот, с которого социальный успех не может более оцениваться исключительно по законам той сферы, где он был достигнут. Извне привносится внешний критерий: а как успех этот соотносится с властью? Служит ей? Одобряется ею? Или же наоборот?

Власть стала апеллировать к той системе ценностей, которая не без ее участия внедрялась в обществе: неважно, хороший ты или плохой, злой или добрый, главное – looser or winner. Это был подлог: looser or winner подразумевает свободную конкуренцию, соревнование по правилам. Но свободной конкуренции ни в политике, ни в экономике власть не допускала, а службу получали единицы.

В лузерах оказалось практически все население страны, которое от участия во власти последовательно отдаляли, лишали влияния на нее. Была воспроизведена структура лагерного сообщества в его классическом советском варианте – недаром слово «блатной» имело в совке два значения. Абсолютное большинство населения причислено к разряду «мужиков», для которых даже заявление о лояльности является признаком нелояльности – они вообще не должны высказываться по поводу того, как следует держать зону.

Долгое время в центре внимания были молодые люди из нескольких кремлевских молодежных движений. (МГЕР, «Наши» и другие). Детям предместий и окраин сказали, что они теперь – политическая элита, причем в обозримом будущем – элита правящая. Позже они рассеялись. Наиболее заметные и активные сделали карьеры. Можно и оглядеться, посмотреть, что за новое поколение пришло в политику вместе с ними – не во власть, а в политическую жизнь.

И выясняется, что интеллектуальный и моральный уровень выдвиженцев одинаков для общественных и политических активистов самых разных направлений. Карьерный рост вполне допускал переход из РНЕ в Левый фронт, из нацболов в «Молодую гвардию» и прочие прикремлевские организации. Нынешняя тоталитарная нивелировка отличается от прежней. Недопустимым стал выход не за пределы идеологии, а за пределы массовой культуры. Это касается и уровня интеллекта, и качества мышления, и ценностных установок, и моральных принципов политиков и журналистов. Разрешены только вторичность, только пародийность. Причем селекция производилась не властью, а самим обществом.

Наиболее прочно культ успеха закрепился у нынешних сорокалетних, которые при этом оказались самым инфантильным поколением. Поэтому они сейчас превратились в самых надежных союзников режима, в главный резерв тоталитаризма. При этом среди них полно фрондеров, часто спрашивающих меня, а что я предлагаю, каков мой ответ на вечное «что делать?». Чаще всего я отвечаю: перестать задавать этот вопрос и жить дальше. Но несколько раз не выдержал и сказал, что мой ответ предполагает их отказ от нынешних социальных статусов и доходов. А этого они просто не понимают. То есть вновь воспроизведена ситуация шестидесятников: словесная фронда (да и та очень ограниченная) в сочетании с карьеризмом.

В России сложился определенный тип молодого человека, стремящегося сделать карьеру где-то возле политики. Тип этот таков. Верность принципам и убеждениям исключена, это удел фриков, лузеров и лохов. Главное – власть над людьми, статус в политическом истеблишменте, допуск в номенклатуру – властную или оппозиционную, неважно.

Сейчас термин «педократия» попал даже в Википедию. А первым его употребил о. Сергей Булгаков в «Вехах», имея в виду ориентацию общества на оценки учащейся молодежи, студенчества:

«Максимальные притязания могут выставляться при минимальной подготовке личности как в области науки, так и жизненного опыта, и самодисциплины, что так рельефно выражается в противоестественной гегемонии учащейся молодежи, в нашей духовной педократии39.»

Педократия оказалась не вполне совместимой с демократией, но весьма пригодной для тоталитарных режимов. И совершенно бессмысленно связывать модернизацию непременно с молодежью, как это совсем недавно делал агитпроп. Среди модернизаторов не было молодых людей, все великие реформаторы, модернизировавшие свои страны, были людьми с опытом.

Молодежь никогда не бывает реформатором. Она принимает то, что ей предлагают старшие, будь то революция или реакция. Иначе не пробьешься и карьеры не сделаешь. А общественный прогресс – хотим мы этого или не хотим – держится на честолюбии. Все, кто менял что-то к лучшему, были людьми среднего и старшего возраста, хорошо знавшими, что представляет из себя подлежащее реформированию. Педократия, о которой с горечью говорилось в сборнике «Вехи», – признак политического авантюризма. Что у Троцкого, что у Мао, что у Суркова.

В самом начале всех этих затей было ясно, что создание властью молодежных организаций, опирающихся на людей окраин и предместий (в социокультурном и социопсихологическом смысле), должно остановить появление молодежных движений той же природы, что и западные движения 1968 года. Их участниками были дети буржуазии, нового среднего класса, сформировавшегося в маршаллизированной Европе после второй мировой войны. Молодежь тогда стала носителем модернизационного потенциала, реализованного ею в зрелом возрасте путем консоциативизма – интеграции былых оппозиционеров в истеблишмент. Первым такую перспективу увидел Пьер Паоло Пазолини еще в разгар революционных событий40.

Еще раньше, до появления кремлевских молодежек, я писал, что Россию может ждать ее собственный шестьдесят восьмой год:

«Борьба за свой путь в элиту: вне «бригад», федеральных и региональных администраций, коррупции и инициационных унижений. Если угодно, за мультикультурализм истеблишмента, за многозначность толкования успеха, за разнообразие самого понятия «вертикальная социальная мобильность41».

В 2012 году подобием мая-68 сгоряча назвали московское стояние на Чистых прудах, но оно даже пародией не было. Общественного движения, в котором молодежь отстаивала бы множественность социальных лифтов, не сложилось. Но и тем, кто принял участие в кремлевских играх, почти ничего не досталось.

В 2010 году Центр развития ВШЭ провел исследование и изумился: как это так получилось, что 450 миллиардов рублей из 1,2 триллиона выделенных на борьбу с кризисом, правительство потратило зря. В основном передав в уставные капиталы нескольких банков. Ну, еще на поддержку РЖД и закупку автотехники42. Среди банков был и четвертый по капитализации в России Россельхозбанк (РСХБ) где председателем правления был Дмитрий Патрушев – сын Николая Патрушева, руководителя ФСБ43. И не он один такой. В то время дети больших начальников более всего предпочитали банки – самые крупные, связанные с госбюджетом, а значит, с огромными, не слишком прозрачными и не шибко контролируемыми финпотоками.

Среди банков, названных в исследовании Центра развития ВШЭ, был, само собой, и Внешэкономбанк, членом правления которого являлся Петр Фрадков – сын тогдашнего руководителя СВР. Банковским делом были увлечены и сыновья Сергея Иванова, Сергея Кириенко, Валентины Матвиенко44.

К 2016 году дети высших чиновников еще надежнее закрепились в финансовом и инвестиционном бизнесе, стали скупать акции Газпрома, освоили финпотоки от иностранных инвесторов. Весьма показательно, что возглавляемые ими банки порой убыточны, что не мешает кремлевским деятелям получать благодарности и награды от государства45

Кремлевские молодежки социальным лифтом не стали. При этом удалось избежать раскола среди молодежи. Вот что действительно удалось власти и социуму, так это сплотить молодежь в условиях углубляющейся имущественной и – шире – социальной дифференциации. Успех достигнут за счет социокультурного единства. Былая комсомольская муть, давшая, тем не менее, блестящий экономический результат, поскольку сформировала абсолютно беспринципную и амбициозную касту, только к формированию этой касты и привела. Ныне не так: шпана теперь идет не в бандиты, а в силовики, потому что власть утверждает право силы. Но и мажоры, дети поднявшихся в девяностые, уже в семьях воспитаны так же, как шпана. Да, собственно, так было и с детьми советской номенклатуры, но сейчас это единство золотой молодежи с детьми предместий и спальных районов стало глубже и надежнее.