Клинки надежды - Алексей Волков

Он посмотрел на своих спутников и помощников так, что тех поневоле бросило в дрожь. Хоть и были порой с матросом запанибрата, зато порой готовы были удирать или падать на колени. Порой – когда взгляд Федьки менялся, становился нечеловеческим и в нем маячила смерть.

Федька чувствовал, какое впечатление оказывает его взгляд, втайне наслаждался этим, хотя гораздо большее удовольствие получил бы не пугая, а убивая.

И убил бы. С наслаждением, как-нибудь особенно изощренно, но останавливала привычка именно к этим помощникам. Янкель иногда давал неглупые советы, Гришка был незаменим как исполнитель. Раз так, то пусть поживут. Пока. Убить никогда не поздно.

– Без разрешения не лезть, – распорядился Горобец.

Словно кто-то мог потревожить его, когда он смотрел таким взглядом!

В своем вагоне Федька сразу налил себе полный стакан водки, хлобыстнул его залпом, без всякого смака, лишь для порядка хрустнул огурцом. Бросил надкушенный огурец прямо на стол, опустился на диван и застыл, призывая к себе силу.

У него действительно было важное дело. Настолько важное, словно речь шла о жизни и смерти.

Он не встречал ни преград, ни достойных противников. Пока дважды не нарвался на недобитых золотопогонников. И не важно, что кроме офицеров в том отряде хватало солдат, в глазах Горобца и те и другие олицетворяли зло, пробудившееся в вольном мире. То зло, которое он уже считал окончательно уничтоженным, даже стал забывать об его существовании.

Без малого тридцать лет Федька не боялся никого и ничего. Напротив, радовался опасностям, как другой – покою. Был первым драчуном на деревне. Не потому что был сильнее всех, нет, порою доставалось в драке так, что приходилось отлеживаться по нескольку дней. Зато потом здоровье возвращалось, и на Федькиной улице наступал праздник. Обидчики неизменно подкарауливались поодиночке, а чтобы не дать им шансов, Горобца сопровождали друзья. Не убивали и даже не калечили, просто наказывали так, чтобы на всю жизнь запомнилось: против Федьки не при!

Потом уже и не перли. Себе дороже, когда за каждый удар получаешь дюжину.

И на побывку Федька прибыл с большой помпой. Помел деревенскую пыль клешами, попользовался девками, а то и чужими женами, когда же незадачливые мужья и кавалеры пытались подкараулить, то одному сломал челюсть, другому пряжкой ремня повредил глаз, третьего ударом дубины превратил в идиота.

На местах службы в подобных случаях помогало матросское сообщество. Все крепкие, отъевшиеся на казенных харчах, они привыкли при всяком случае пускать в ход кулаки. Били штатских, дрались с пехтурой, пару раз довелось сцепиться с жандармами.

Единственное, от кого приходилось терпеть, – офицеры. Хоть одного ударь, и сразу в лучшем случае загремишь на каторгу, а то и расстреляют, как последнего пса.

И грызла душу обида: почему их нельзя, когда так хочется?

Спасибо Ване Дыбенко. Просветил, объяснил, что надо бороться за грядущую свободу. Но не лезть на рожон, а потихоньку, агитируя братков выступить так, чтобы никто не ушел в час расплаты!

Не успела окончиться служба, как началась война. Для «Императора Павла» безобидная и неопасная. Стой себе в гавани да изредка совершай вояжи между Ревелем и Гельсингфорсом. Так и воевали, вспоминая недоступный дом да втихаря поругивая тех, кто стоял на пути к нему.

Час настал. Братки с «Императора» первыми в Гельсингфорсе подали пример, как укрепляется свобода. Самозабвенно и весело расправились с душегубами, нанизав офицеров на штыки, забивая прикладами, разрывая на куски…

И вот теперь Горобец испугался первый раз в жизни. Он не знал, откуда взялся офицерский отряд на его пути, кто им командует, но, что это враги, ощутил каждой клеточкой, каждой частицей. И как бы ни был велик мир, ему и неведомому командиру вдвоем в нем было тесно.

Если бы просто тесно! На офицеров не действовало колдовство. Они его даже не замечали, как будто чем-то отличались от простых смертных, населявших станции, села, городки…

Горобец видел отряд в деле, пытался его остановить и своей диковинной силой, и действиями своих людей. Сила не подействовала, люди были уничтожены, уцелевшие обратились в бегство с такой прытью, будто за ними гнался сам сатана.

Сюда бы братков, чтобы на прущих золотопогонных бандитов двинулись, метя клешами, лихие морячки, сошлись, решительным штыковым ударом раз и навсегда уничтожили возвращающееся зло!

Братки! Братки!

Федор помогал себе движениями рук, машинально находя самые лучшие пассы, кидал в мир беззвучный зов, искал душой и сердцем тех, кто должен помочь. Должен! Главное, чтобы узнали о грозящей миру тьме, а там откликнутся, примчатся, забьют штык в живот мировой реакции…

Не получалось.

Вроде бы было желание, чувствовалось, как вызвать корешей, а не получалось, и все!

Горобец плеснул водки, скептично посмотрел на стакан и отставил его в сторону.

Не то! В других случаях стакана достаточно, однако здесь – не то!

Ничего, можно найти более сильное средство!

Матрос поднялся с дивана и направился в угол, туда, где непреступной твердыней возвышался массивный сейф со множеством хитроумных запоров.

К кокаину Горобец пристрастился в дни войны. Местные жители чуть ли не задаром снабжали матросов этим превосходным средством. Стоит принять – и душа направляется в рай. В тот самый, о котором любили говорить попы.

Вот он, волшебный белый порошок, делающий восприятие тоньше!

Красные от систематического применения кокаина ноздри Горобца задвигались, предвкушая желанный момент. Захотелось улететь, попасть в воображаемые райские кущи, однако сейчас Федор просто не мог позволить себе подобную роскошь.

Не рай, но сила!

Минута, другая…

Федька почувствовал, как воспаряет душа, взмывает ввысь, дабы с высоты полета узреть, где могут находиться люди в черных бушлатах.

Братки!

Было такое ощущение, что он вот-вот прорвется сквозь расстояние, докричится без звука, одной мыслью. Вот только чуть…

Братки!

Но этого «чуть» упорно не хватало.

Пришлось принять еще дозу. Рискуя на этот раз не совладать с сознанием, заклиниться не на деле, а на удовольствии.

Совладал. Зов вновь попытался пробиться до тех, кто хочет и может помочь.

Пальцы Горобца шевелились, как будто наматывая нити, даже не нити, тончайшие лески небесного эфира, с помощью которых можно подтянуть поближе кого-нибудь из близких, родных…

Никак!

Буквально в последний момент, когда казалось, что уже подцепил и сейчас можно будет довести свой призыв, что-то срывалось, а вместо крика получался неслышный сип.

И в крест, и в бога душу мать! Тринадцать якорей с размаха в одно место!

Действие кокаина еще не прошло, а матрос выхватил из массивного золотого портсигара начиненную самосадом папиросу, нервно щелкнул зажигалкой.

Табак сгорел в две судорожных глубоких затяжки. Федька с силой загасил папиросу о стол, на котором среди многочисленных черных ожогов еще кое-где проглядывали следы былой полировки.

– Гришка!

Грозный рык вырвался из горла, раскатом прошелся по вагону.

На перроне в невольном испуге сжались часовые.

– Гришка! Мать через туды в коромысло!

Бугай влетел взъерошенный, с зажатым в руке ремнем сабельной портупеи. Рот Григория был испачкан в яичнице. Видно, крик вырвал помощника прямо из-за стола.

Могло быть и хуже. Как-то раз зов застал здоровяка на бабе, и пришлось ему бежать, на бегу повязывая штаны.

– Одна нога здесь, другая – там! Местных в пыточную! Только вводи по одному!

– Моментом! – выдохнул Григорий и рванул наружу.

У самой двери он остановился и торопливо уточнил:

– Мужиков, баб, девок? Кого?

– Твою мать! Кого хочешь, только быстро!

Григория как ветром сдуло. Только раздались его выкрики на перроне, и там поднялась суета.

Матрос так же нервно втянул в себя еще одну папиросу, вновь загасил ее о стол и стремительной походкой пошел вдоль вагонов.

Пыточная располагалась через один пульман от салона Горобца.

Собственно, ничего такого особенного в ней не было. Вагон как вагон. Был бы пассажирским, если бы не отсутствующие переборки и полагающиеся диваны. Ну, лежали рядом с постоянно нагретой печкой всевозможные клещи, прутья и другой инструмент, который можно применять не только для каких-либо работ, но и для сопровождения ближних в мир иной. Ну, пол был присыпан толстым слоем песка, местами сохранившего свой цвет, а местами пропитанного бурым. Ну, несколько привинченных лавок тоже носили следы человеческой крови. Ну, раскорячилась колода, а рядом с ней валялся огромный топор. Да мало ли? На деле забавляться с жертвами можно где угодно. По теплому времени на свежем воздухе даже приятней. Вагон – это так, забава на колесах, когда приходится коротать время на долгих перегонах.

Федька прошел из конца в конец, пытливо окинул валяющийся инструмент, словно решая, стоит его использовать или нет? А если использовать, то что именно?