Клинки надежды - Алексей Волков

Алексей Волков

Клинки надежды

Глава первая

Петьку гнал страх. Он был так велик, что начисто подмял под себя все остальные чувства, включая такие обычные, как зрение, обоняние, слух. Петька даже не сознавал, по каким улочкам пролегал его петлистый путь, при всем том, что в городке он знал каждый закоулок.

Быстрее, пока слушаются ноги и есть хоть какой-то шанс спастись! Быстрее!

В голове шумело. В мире оставался единственный звук: бешеный стук сердца, лихорадочно гоняющего по венам кровь. Никакие другие звуки просто не могли прорваться сквозь его удары. Да если и прорвались бы, Петька вряд ли сумел осознать, что именно слышит в данный момент.

Силы человека не беспредельны. Как бы ни подгонял страх, бег постепенно превратился в свое жалкое подобие. Петьку пошатывало, ему лишь казалось, что он продолжает нестись, на деле же он едва брел, а потом наступил закономерный финал. Ставшие тяжелыми, словно чугунными, ноги окончательно отказались поддерживать тело, и Петька упал.

Он лежал, судорожно глотая вязкий воздух. В глазах стояла тьма, в которой мельтешили красные огоньки. Или – кровавые?

Сердце оставило свои попытки проломить грудную клетку. Дыхание потихоньку успокаивалось. Даже шум в голове стих. Зато вместо него в сознание прорвались звуки снаружи. Выстрелы, прощальные взвизгивания собак, крики людей… В этих криках слышался такой ужас, что, несмотря на весну, по коже гимназиста пробежал мороз.

Возродившийся страх подталкивал к действиям и в то же время лишал немногих оставшихся сил. Петьки хватило лишь на то, чтобы встать на четвереньки и кое-как перебраться к кустам.

Впрочем, это и к лучшему. Как раз с той стороны, куда собирался бежать парнишка, раздался перестук копыт, позвякивание сбруи, отзвуки бодрых мужских голосов…

Страстно захотелось стать камнем, каким-нибудь пнем, чтобы всадники проехали мимо, не обратили внимания, не мучили и не убивали. Кому придет в голову мучить пень? Это же не человек с его нежной плотью!

Мышцы одеревенели. Тело застыло в неудобной позе. Душа же молила: «Лишь бы пронесло! Лишь бы!.. Господи, если ты есть, помоги, спаси, помилуй!..»

Всадники приблизились. Несмотря на весь свой страх, Петька невольно попытался взглянуть на них. Попытался, но не смог. Он вообще ничего не видел вокруг и даже перестал понимать, есть ли у него глаза, или нет. Именно так, ведь существует разница между кромешным мраком вокруг и собственной слепотой.

Но и слепота уже не могла напугать Петьку больше, чем он был напуган всем предыдущим. Ведь если не видит он, может, не видят и его?

– Надо бы сказать Грише, чтобы не зверствовал слишком сильно, – озабоченно произнес чей-то голос совсем рядом. Настолько рядом, что в Петькином мозгу молнией пронеслось: «Пропал!»

– Скажешь тоже! – ответил ему другой с некоторой ленцой.

– Я кроме шуток. Надо бы людей побольше набрать, а то еще раз наткнемся на этот армейский сброд…

Его прервал поток отборной матерщины. Петька не был красной девицей и за свои шестнадцать с лишком лет успел наслушаться всякого, особенно в последние месяцы, однако большинство выражений прозвучало для него откровением.

Но главное было не в этом. Брань на вороту не виснет. Тем более – не убивает. Главное – голоса постепенно удалялись, значит, говорившие проехали мимо.

Парнишка попробовал перевести дух. Что может быть проще? Именно попробовал, так как сделать это не вышло. Вначале не дышал со страху, теперь же не дышал и без страха. Даже сердце перестало стучать, словно его владелец был уже мертв.

От нового приступа ужаса Петька дернулся. Вернее, попытался дернуться, ибо даже этого не получилось. Одеревеневшие мышцы не позволили сделать ни одного движения, словно Петька сумел превратиться в камень.

Или все-таки в пень?

Утро не принесло жителям никакого облегчения. Да и не могло принести после ночного разгула. То тут, то там валялись неубранные трупы. Вынесшие ночные издевательства женщины отлеживались по углам в безнадежном отупении. В таком же безнадежном отупении сидели их мужья, женихи, отцы, братья, те, кто не смог защитить, но сумел уцелеть.

Конечно, в городке хватало и тех, кто не пострадал в течение короткой весенней ночи. Вторгшихся разбойников было гораздо меньше, чем жителей. К кому-то заглянули, а кого-то обошли стороной. Обычное дело. Но везунчики были измучены пыткой ожидания, и эта пытка продолжалась с рассветом.

Улицы были пусты и тихи. Налетчики никуда особо не торопились, большей частью отсыпались после ночной вакханалии, и лишь отдельные компании из самых стойких продолжали догуливать уже без прежнего энтузиазма. Местным же вообще не было никакого резона покидать свои дома. Разве что для бегства, но куда убежишь, когда основные пути предусмотрительно перекрыты? Да и бросить свое имущество… Грабители – грабителями, однако вдруг все как-нибудь обойдется? Не совсем же звери. Ну, порезвились малость, так теперь, вроде бы, немного успокоились…

Конечно, так рассуждали исключительно счастливцы, ибо неудачникам было просто все равно. О покойниках же вообще говорить не приходилось…

– Нет, Федя, так больше жить нельзя. Надо же и о будущем подумать. – Яков отбросил на тарелку куриную косточку и вытер руки прямо о скатерть.

– На наш век хватит! – отмахнулся его сосед, здоровый мужчина в косоворотке, которая чудом не лопалась на богатырских плечах.

– Зачем о нем думать? – в тон ему отозвался Горобец.

Из всех троих он единственный сидел за столом в головном уборе, бескозырке с надписью «Император Павел». Будто хотел подчеркнуть, что правила поведения писаны не для него.

За окном штабного вагона уже встало солнце. Судя по относительной тишине, основной кутеж почти прекратился, но тут, в вагоне, собрались самые стойкие, те, кто мог еще пить и пить. Закуски хватало с избытком, бутылок тоже, так какой смысл прекращать? Еще не пьяны, да и за стол сели, когда большинство уже готовилось отдыхать.

– Думать о будущем всегда надо. Хотя бы потому, что нам в нем жить. И надо позаботиться, чтобы эта жизнь была красивой и безбедной, – наставительно произнес Яков и еще немного расслабил галстук.

В отличие от своих собутыльников, от выпитого он не краснел, а бледнел. Одет он был тоже с некоторой претензией на интеллигентность. Когда-то добротный, а ныне засаленный костюм-тройка, почти свежая сорочка, даже галстук. Впечатление слегка портили сапоги, хромовые, давно нечищеные, несколько не гармонирующие с одеждой.

– Ну ты, мать твою, и загнул! – восторженно промычал здоровяк, прожевывая жестковатое мясо, и потянулся к бутылке. – За подобную речугу и выпить не грех!

– А стоит ли о нем думать? – повторил свой вопрос матрос, когда налитое было дружно выпито.

– Не век же нам по просторам кататься! Рано или поздно надо будет осесть где-нибудь, – заметил интеллигент.

– Россия-матушка велика. Можно и век. До самого Дальнего Востока через Сибирь, – пожал плечами Горобец.

– Слыхал, там богато живут. И опять-таки, раздолье. Люди бают, охота в тех краях – блеск! – поддержал матроса здоровяк.

– Будет тебе охота, когда комарье накинется, – поморщился Яков. – Я-то в тех краях бывал. Знаю.

Его собеседники захохотали, словно в сказанном было нечто смешное.

– Хорошо, Янкель, а что ты предлагаешь? – спросил матрос.

– Обосноваться на одном месте. Выбрать город побогаче, да и править им вместе со всеми окрестными землями. Ты пойми, Федя, какой толк в награбленном, когда мы его с собой возим? Не цыгане же – кочевать! А так: наладим власть…

– И поживем всласть! – докончил за него Гриша и самодовольно захохотал.

Неважно, что сам он перед тем предлагал совсем другое. Задумываться всерьез Григорий не любил.

Улыбнулись и остальные. Только в улыбке Якова чувствовалась некоторая доля досады. Он-то предлагал серьезно, чего ж тут зубоскалить!

– А оно нам надо? – уже без улыбки спросил матрос.

– За что боролись?! – патетически воскликнул Григорий. О своей предыдущей реплике он успел забыть. – За свободу боролись. Гуляй – не хочу! По морям, по волнам, нынче здесь, завтра – там!

– Помолчи, Гриша, – прервал его излияния Горобец. – И вообще, сколько раз тебе говорить: святого не трожь! Ты моря в глаза не видел. Походил бы с мое к чужим берегам да подрался с германцем…

Линейный корабль «Император Павел», на котором Горобец провел войну, ни к каким чужим берегам не ходил. Или отстаивался в Гельсингфорсе, или совершал короткий переход до Ревеля вдоль Центральной позиции, а потом обратно. Что до боев, то, за исключением «Славы», ни один балтийский линкор за все годы не сделал по врагу ни одного выстрела. Да и большинство кораблей других классов тоже.

Гриша об этом, конечно же, не знал. На войне он не был, и быть не хотел, пользовался бронью, как единственный сын, но взяли бы – и куда бы делся?