Моя война - Алексей Федоров

Через некоторое время меня позвал земляк – дядя Костя. Мы поговорили о Москве. Он рассказал о себе (я не запомнил его биографию), а я о себе. Он меня накормил и обещал направить нас с Николаем в первую же команду для временной работы вне лагеря.

И всё вроде бы складывалось благоприятно, но ночью начался настоящий ад: блохи. Мириады блох. Спасения от них не было. Спать невозможно. Даже старожилы, и те мучились, а мы уж тем более. Блохи вылезали из папоротника и несметными полчищами атаковывали нас, высасывая остатки крови из наших скелелетоподобных тел. Невидимые в темноте, они до боли были ощутимы. И только к утру, насытившись, они уходили в папоротниковую подстилку и там скрывались. Беспощадно изъеденные, на короткое время засыпали и мы.

Рано утром – побудка, построение во дворе, проверка и раздача хлеба и «кофе». Затем томительное ожидание – придут сегодня конвоиры брать на работу или нет? «Старики» искали мешки, а те, кто сделали деревянные игрушки, тщательно готовили их к продаже.

В 8 часов явился солдат с протезом вместо ноги и передал дяде Косте заявку на нужное количество людей. Дядя Костя заранее приготовил списки, и счастливчики, в число которых попали и мы, двинулись по знакомым улицам Дорстена к железнодорожной станции.

Солдат никого не торопил и с интересом наблюдал за обменом, который происходил тут же, по ходу нашего движения.

К колонне подбегал мальчишка лет восьми с буханкой хлеба и негромко говорил:

– Русс, птичку, птичку!

Пленный доставал из мешка деревянную, раскрашенную в белый и красный цвет игрушку, передавал мальчику, и тот, отдав буханку, которая моментально исчезала в мешке военнопленного, стремглав бежал домой. Очевидно, это была форма помощи пленным от жителей, потерявших на войне своих близких.

Основной нашей работой была разгрузка из вагонов картошки для лагеря. Делали мы это неторопливо, да от нас особого усердия никто и не требовал. Конвоир в это время флиртовал с медсестрой в санчасти вокзала, в том же помещении на пылающей жаром печке варились два ведра картошки.

Бежать? Конечно, можно без большого труда. Забирайся в товарный вагон и катись за городские пределы, но никто об этом и не думал. Нас ведь предупредили… Все помнили слова дяди Кости Московского: солидарность – прежде всего. Вагоны, предназначенные для лагеря, быстро разгружались, и мы, прихватив обжигающе горячую картошку, поспешили в лагерь, чтобы успеть еще и пообедать.

Барак нас встретил шумно – ведь мы несли пищу. Сложив картошку в общую кучу на дележку, мы взяли свои консервные банки и пошли получать у коменданта нашу порцию баланды.

Что это было? Сваренная ботва от турнепса. Мне досталась ботвинья сантиметров в сорок. В банке она разместилась винтообразно и была залита горячей жидкостью. Я немного насытился картошкой, но и ботву просто сожрал, жадно запив жидкостью. Да-а-а, размышляли мы с Николаем после такого обеда, если водить на работу нас не будут, долго здесь протянуть невозможно.

И мы решили просить дядю Костю скорее направить нас в штрафную команду. Надо бежать.

Конечно, мы при этом взвешивали все «за» и «против», ведь тут худо-бедно было хоть что-то. За птичек из деревяшек мы имели почти каждый день буханку хлеба, да еще картошка, да еще баланда. Но очень хотелось на волю…

Ну а пока безрукий солдат девятнадцати лет водил нас, штрафников, на строительство железнодорожной ветки к частной мельнице. Я попал в эту команду в порядке очереди, и как раз тогда произошел случай, о котором я хочу рассказать. Мы пришли на место, солдат слез с велосипеда и сказал: «Все работают, а один человек пусть идёт воровать картошку у „бауэра“, один человек разжигает костер и варит её, а я поехал к фрау». Сел на велосипед и был таков.

Один из наших пошёл с мешком за картошкой, вскоре накопал и принес ее, но хозяин картофельного поля заметил его и проследил, куда это он тащит свой мешок. Дождавшись нашего конвойного, он потребовал, чтобы тот наказал вора. То ли солдат был пьян, то ли ненавидел тыловиков, но, вместо того чтобы для маскировки отругать ворюгу и пообещать ему карцер, он вдруг накинулся на «бауэра» и стал кричать: «Ты видишь, какие они (т. е. мы) худые и измождённые, ты видишь, что я руку на фронте потерял, а ты сидишь здесь, в тылу, и тебе жаль мешка картошки для этих бедолаг. Уйди, или я тебя изобью!»

Фермер повернулся и ушёл. А часа через два подъехала легковая машина, из неё вышел фермер и важный человек в штатском. Сделав несколько шагов в нашу сторону, он поманил пальцем солдата. Тот, прихрамывая, вразвалочку подошёл к нему, но после нескольких слов штатского вдруг вытянул руки по швам и, заикаясь, начал твердить, что он инвалид, у него больная мать, и он просит простить его, а русского он непременно накажет. По лицу его текли слезы.

Солдата судили, дали ему 2,5 года с отсидкой после войны, и больше он за ворота лагеря с пленными не ходил.

И ещё один эпизод из жизни штрафников. Под вечер была поделена картошка, принесённая очередной командой, мы уже перевязывали рукава, штаны и затягивали воротники, чтобы блохи не проникли внутрь, а могли бы «грызть» только наши руки, ступни и лицо. И в это время отворяется наружная дверь и в барак входят два шикарно одетых «джентльмена». Шляпы, галстуки, белые сорочки, габардиновые пальто и ботинки на каучуке приковали внимание изъеденных блохами обитателей барака.

– Здорово, ребята, – сказали пришельцы.

– ?

– Ну что молчите? Здорово, говорим…

Опять гробовое молчание. В голове бегут мысли: кто они? Власовцы? Вербовщики… Одно ясно – русские. Но какие?

– Чего испугались, не власовцы мы, – словно читая наши мысли, сказал один из пришельцев. – Такие же, как и вы, только нам немного повезло – мы пожили на воле.

Это уже был другой разговор, и главное, их можно было расспрашивать, не говоря ни слова о себе. Их окружили, и начался рассказ. Вышел послушать и дядя Костя.

Бежали они из Германии и направились не на восток, как мы, а на запад, ибо слышали, что на западе помогают беглецам. Действительно, в Бельгии их встретили хорошо, и в этой стране они пробыли полгода, два месяца даже прожили у какого-то крупного торговца в самом Брюсселе. Обещали их передать партизанам, но не повезло – попались без документов в облаве. Торговца они не выдали, признались, что русские – беглые военнопленные. Теперь они вместе с нами будут блох кормить.

Их рассказ сильно повлиял на мою дальнейшую судьбу. Поразмыслили мы с Николаем и поняли, что ошиблись, избрав в последний побег путь на восток – и далеко, и опасно. Запад рядом, до голландской границы километров восемьдесят, а там, оказывается, много людей, которые смогут нас поддержать и даже направить к партизанам. Решили мы бежать в Швейцарию, только при этом идти не прямо на юг, а на запад, в Голландию. Дальше сделать крюк – поворот на юг, через Бельгию дойти до Франции, а там взять курс на Швейцарию. Рассматривали мы еще испанский вариант, но он отпал – в Испании у власти фашисты…

Каждый день мы с Николаем обдумывали детали, исподволь расспрашивая «джентльменов» об интересующих нас моментах. Но скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Все пришло в своё время, но только для меня, а не для Николая, но об этом позже.

А теперь третий случай.

Привели как-то в штрафной барак троих человек. Ну привели и привели, к нам тогда часто приводили новеньких. Беглецов было много в те времена. Но интересно было, что вошли-то они втроём, а как только оказались в помещении, двое отошли от третьего, и он остался один. Этот был москвич. Возраст 22–23 года. Красавец писаный и фигурой хорош. Разговорился я с ним, и он мне рассказал о своих любовных похождениях, о том, какие у него красавицы были и как они его содержали. Мне это не понравилось, хотя, как и каждый в молодости, я тоже был не безгрешен. Но в этом блоховнике обстановка была не та, чтобы об этом бубнить взахлеб. Здесь лучше слушались сказки, рассказы из героической истории Родины, и главное – о побегах. А тут – слушай сладострастный шёпот молодого ловеласа!

Спросил я его попутчиков, почему они от него откололись. Они не скрыли. Бежали вместе, но и суток не прошло, как они продрогли под дождём, устали, проголодались, и каждому из них стало ясно, что даже лагерная крыша над головой будет желанным местом. Храбрый ловелас заплакал, запросился обратно, попутчики его тоже были не прочь – и все трое вернулись в лагерь.

Смешно и грустно.

Я попросил дядю Костю, чтобы он никогда не ставил этих трёх «мушкетёров» в одну команду с нами. Он пообещал и своё обещание выполнил.

20

И вот в ноябре 1943 года настал долгожданный день побега. Вызвали по списку 14 человек, в том числе и нас с Николаем. Мы простились с дядей Костей, расцеловались и адреса друг друга записали. Он приходил ко мне в Москве в ноябре 1945 года, хотел рассказать обо мне жене, но встретил меня самого. Выпили мы с ним бутылочку-другую и расстались навсегда; опасно было тогда встречаться бывшим военнопленным, да к тому же он скрыл, что был комендантом барака (наверняка придрались бы), потому и остерегался меня. Но я-то умею молчать, а главное – он не был подлецом.