Сказ о пути - Ника Созонова

— Спи, Наки, — наклонившись, промир поцеловал ее в лоб. И с радостью отметил, что жар почти спал.

— Завтра девочке станет совсем хорошо…

Они сидели со стариком на улице, у дверей хижины, и разговаривали вполголоса, чтобы не потревожить ее сон.

Привратник вытянул худые жилистые ноги и неторопливо поглаживал большую лобастую голову рыша, которую тот пристроил ему на колени. Гоа тихонько посвистывал — должно быть, исполненный той же благодарности, что и его хозяин — за Наки, за кров и еду. Он старался выводить рулады нежные и мелодичные и от избытка прилежания подрагивал темной кисточкой на хвосте и часто моргал.

Бесцельно слонявшийся по двору голенастый Рум поглядывал на зверя с неприязнью, должно быть, ревнуя.

— Спать, иди спать, Рум…

Но птица сердито топнула лапой, протестуя. А затем принялась демонстративно и шумно искать что-то — или кого-то — у себя под крылом.

— Я даже не знаю, чем отблагодарить тебя…

— Пустяки! — Старик пренебрежительно махнул рукой. — Да ты и так уже отплатил: давно я не слыхал такого увлекательного рассказа. Развлек ты меня и порадовал, как никто.

— Отец, я устал, — Дийк и сам не понял, отчего у него вырвались эти слова. Наверное, ночь была такой тихой, а звезды светили настолько чисто и грустно, что так и подмывало раскрыть душу. — Я хочу покоя. Не могу больше двигаться — беспрерывно, безостановочно, бесцельно. Хочу найти тот мир, о котором твердит Наки, и остаться в нем. Остановиться, наконец.

— Останавливаться нельзя, — мягко возразил старик. — Человек растет, только пока движется. Стоит ему остановиться, расслабиться, замереть — как он начнет уменьшаться, стираться. Покой имеет смысл искать в себе, а не вовне. И даже когда найдешь свой райский мир, не стоит останавливаться. Ведь расти можно не только вширь, но и вглубь. Вовсе не обязательно бежать по горизонтали, когда можно прыгнуть вверх.

— А что там, вверху?

— То же движение, тот же путь.

— Что-то мне тоскливо становится от нарисованной тобой картины, отец. Словно человек — это некий вечный двигатель, механический и неостановимый.

— Нет, ты не прав. Чем больше ты пройдешь, тем больше станешь. И тем сильнее полюбишь сам путь. Вам, проходящим миры, проще: вы можете расти быстрее, двигаться сквозь. Тогда как обыкновенным людям не вырваться за рамки одного бытия. Приходится либо расти в нем, тесном и маленьком, либо завязнуть, потонуть во внутренних тупиках… Ох, что же я творю! — прервал он свою речь неожиданным горьким выпадом.

— Я бы не прочь остаться в каком-нибудь уютненьком тупике — лишь бы там водились синиекрылые драконы! — усмехнулся Дийк.

Привратник не ответил.

— Что-то не так? — обеспокоился промир.

— Да. Опять увеличиваю себе срок — срок пребывания в этой пустыне.

— Прости, если я чем-то…

— Ты не при чем, путник, — старик со вздохом потер высоченный лоб, подергал курчавую прядь над ухом. Гоа, перестав свистеть, поднял голову и обратил на него обеспокоенный взор. — Я забылся, увлекся. Принялся поучать, как когда-то прежде.

— И что в этом плохого?

— Мне нельзя никого учить. Мне следовало бы вообще замолчать, утихнуть. Стать таким, как эта трава, — он пошевелил босой ступней влажные от ночной росы стебли.

— Не понимаю… Наверное, это как-то связано с твоим прошлым. Оно мне неведомо, но все равно прошу меня извинить за невольно причиненную боль.

— Ты и впрямь хочешь услышать мою историю? — Привратник покосился на собеседника. Дождавшись кивка, заговорил, осторожно убрав с колен голову рыша и подтянув их к груди, словно озябнув. — Я совершил предательство, как уже говорил. Когда-то я был очень авторитетным человеком. Меня называли мудрым, обретшим истину. Я прочел миллион книг и, помимо чужих мыслей, имел свои собственные. У меня было много учеников, преданных молодых людей, впитывавших каждое мое слово с почтением и придыханием. Один из них, всего один, как-то посмел не согласиться со мной, опровергнуть мое мнение. Годы спустя я понял, что он был прав тогда. Но даже если бы он ошибался, если бы по молодости сказал глупость, это ничего бы не изменило… Меня сильно разгневали его слова — показались нарушением иерархии. Что станет с миром, если цыплята будут учить петухов? Я высмеял его, очень едко, в присутствии многих людей. Изобразил вздорным, горделивым и лживым. Я предал этого мальчика, поскольку в его глазах был воплощением доброты, мудрости и справедливости. Вот так…

— И что было дальше? — тихо спросил промир.

— Дальше? Юноша ушел и вскоре погиб — наше государство как раз в то время развязало войну с соседями. Надо заметить, до этого он ни разу не брал в руки оружие и вид крови и чужих страданий приводил его в содрагание. А я, спустя положенный мне срок, оказался здесь, — Привратник повел рукой, отчего одна из пестреньких птиц, присевших было к нему на плечо, вспорхнула и вернулась на крышу. — Здесь некого учить, кроме насекомых, сусликов да птах. Здесь мне приходится возделывать землю, чтобы прокормиться — мне, в былые времена не державшего в руках ничего тяжелее книги. Первое время я пытался умереть. Не работал, не сажал зерно, просто лежал и смотрел на небо — то синее, то черное, то розовое, то золотое. Но умирало не тело, умирал мой разум: я зацикливался на суетных мыслях о пище, забывал свои знания, терял ясность восприятий…

— Совсем, как у меня! — вклинился в его речи Дийк. — Я тоже могу жить без пищи, но, если не поем пару дней — охватывает тоска и апатия.

— Да… Мне не хотелось превращаться в животное, и пришлось в конце концов взять в руки мотыгу. Разум вернул себе первоначальную ясность, но каждую ночь тянуло выть по-волчьи — от тотального, от беспробудного одиночества.

— Еще бы, — сочувственно пробормотал промир. — Быть окруженным учениками, а потом — эта голая и пустая степь…

— Я скучал не по ученикам — их отсутствие было терпимо. Меня убивала разлука с подругой. Подруга, жена, муза… Мы прожили с ней сорок девять лет, не расставаясь ни на день.

Привратник умолк.

Дийк тоже молчал — чувствуя, что любое слово прозвучит сейчас фальшиво.

— Кажется, ты загрустил, юноша? — Старик рассмеялся — но не обычным рассыпчатым и легким смехом, а явно заставляя себя. — Печальная часть закончилась. Со временем я приручил Рума, изъездил все доступное мне пространство, повидал с дюжину странников, и стало повеселее… Ступай-ка спать, путник! Хватит унылых исповедей. Завтра на рассвете я отведу тебя к Окну — в другое время туда не попасть.

— Доброй ночи, отец. Пусть сны твои будут такими же ясными и чистыми, как твое сердце!