Сказ о пути - Ника Созонова

В зале с загадочными шарами и нашла его Принцесса. В рассматривании причудливых интерьеров дворца Дийк не заметил, как прошло полдня. Приветливо улыбнувшись и качнув прической с бантами, правительница поманила его за собой. Она поменяла наряд: теперь статную фигуру облегало строгое и длинное платье, совсем как у Королевы на портрете.

Когда они подошли к зеркалу, сквозь которое промир попал во дворец, Принцесса протянула ему платок, влажный и пахнущий чем-то острым, но приятным.

— Воздух там очень ядовит, — объяснила она. — Нужно обмотать этим нижнюю часть лица, чтобы не отравиться.

— А вы?

— Мне это не грозит. Как не будет грозить и вам — если вы сделаете правильный выбор.

Дийк послушно обмотал платком ноздри и рот. Принцесса провела ладонью по зеркальной поверхности, а затем шагнула за резную раму. Промир последовал за ней.

Они оказались на гребне городской стены, широкой, обнесенной резными дубовыми перилами. Разница между городом и загородом была огромной. За их спинами цвели сады, высились чудесные дома, окруженные мостиками и беседками. Впереди же простиралась — нет, не пустыня, как говорила Уни, но бесконечная свалка. Бесформенные груды железа и пластика, искореженные ржавые механизмы, осколки посуды, лохмотья, ветошь…

По грудам мусора ползали уродливые создания. Объединяло их всех одно — чувство омерзения, возникавшее даже при беглом взгляде в их сторону. Сходство с животными, в чьи тела заключили отрезанную человеческую тьму, было самым отдаленным: одни текры отличались толщиной, крошечными гноящимися глазами и мятой лепешкой вместо носа, другие, наоборот, были чрезмерно худыми, словно иссушенными, с вытянутыми конечностями с несоразмерно большими копытами. Кое-кто был покрыт клочковатой свалявшейся шерстью, иные — голые, грязно-розовые и серые, усеянные язвами и паршой, третьи же производили впечатление существ с недавно содранной кожей.

Вся эта отвратительная живая масса пребывала в движении. Текры выискивали что-то в грудах мусора, торопливо спаривались, дрались, пожирали поверженного соседа. Над бескрайней шевелящейся свалкой царили соответствующие звуки: подвывание, рев, скулеж, кашель, мычание, истерический хохот, зубовный скрип…

Промир почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота. Даже повязка не спасала от всепроникающего смрада. Отвернувшись от ужасного месива, он спросил:

— Чем они питаются?

— Все объедки и пищевые отходы по трубам спускаются сюда из города, — объяснила Принцесса. — Впрочем, среди них есть и плотоядные: нападают на тех, кто послабее, кушают друг друга — как вы сами можете видеть.

Ее улыбчивое лицо оставалось беззаботным и благодушным — ни следа отвращения или страха.

Тем временем внизу происходило некое оживление. Завидев их с Принцессой, текры начали сползаться в кучу — или толпу, к подножию стены.

Принцесса сделала шаг вперед, вплотную к ограждению и возвела глаза к небесам с заходящим светилом — поверх шевелящегося живого и неживого мусора. Подняв руку, она растрепала свою прическу (два бантика — двумя бабочками спланировали вниз) и запела. У нее оказался красивый голос — звучный и чистый. Слов не было, но мелодия, привольно заполняя пространство, дарила ощущением гармонии, покоя и неги.

Промир поразился перемене, произошедшей с ней: Принцесса больше не казалась инфантильной пожилой девочкой. Парящий над свалкой голос, пылающие глаза, глубоко вздымающаяся грудь — производили впечатление уверенной и вдохновенной силы.

Текры, сплотившись еще теснее, в один шевелящийся серо-бурый комок, тянули вверх уродливые конечности. Они пытались подпевать ей, но глотки издавали лишь нечленораздельный вой. Они закатывали глаза, они дрожали в экстазе: жирные — как желе, худые — как струны…

Принцесса замолчала. Песня оборвалась слишком резко, и твари у подножья стены издали громкий единодушный вопль. Он был полон такой муки, что в груди у Дийка всё перевернулось — на этот раз от жалости.

— Пойдем!

На плечо ему легла маленькая повелительная ладонь. Но промир не сразу оторвал взор от клокочущего моря текров, отвратительных мерзких текров, что продолжали тянуть уродливые лапы, копыта и пальцы к единственному прекрасному, что было доступно для них. Ему вдруг подумалось, что среди них есть и частичка Уни — ее печаль или вспыльчивость, слезы одиночества или лень — и он с содроганием осознал, что никогда больше не сможет прикоснуться к ней, не испытав при этом отвращения.

Дийк повернулся и молча последовал за Принцессой. Ее растрепанные серебристые волосы подрагивали на плечах в такт походке — так бодр и беспечен был ее шаг…

Наки никогда в жизни не проводила время настолько весело. Дети, с которыми она гуляла по окрестностям, не шли ни в какое сравнение с мальчишками из ее селения. Они не обзывались, как те, не норовили в игре подставить ножку или дернуть за волосы. И еще они совсем не боялись рыша, который был радостно удивлен этим обстоятельством.

Девочка долго плескалась в озере с водой небесной голубизны, брызгаясь и плавая наперегонки с новыми друзьями, а потом они развели костер на берегу и до темноты рассказывали друг другу смешные истории. Счастливая и усталая до ощущения невесомости, она вернулась в дом Уни поздним вечером.

Дийк встретил ее и Гоа неприветливо. Он был таким угрюмым, словно провел день не во дворце Принцессы, а на соляных копях.

— Собирайся! Мы уходим.

Наки мгновенно ощерилась. Ей нигде еще не было так хорошо, так уютно и радостно, а он требует уходить отсюда? Да по какому праву?!

— Хочешь — уходи, а я никуда не пойду! Мне здесь нравится.

— Дурочка. Это не настоящий рай, это лишь иллюзия! Ты хочешь всю жизнь прожить в иллюзии, в подделке, так и не увидев настоящего?

— Мне здесь хорошо, мне никогда не было так хорошо! — запальчиво возразила она. — Я не хочу больше ничего искать, не хочу никуда идти. Я устала!

— А как же твоя сестра?

— Что я слышу? — язвительно рассмеялась Наки. — Разве не ты всегда твердил, что я глупая мечтательница и никогда не найду ни сестры, ни Алуно?

— Не совсем так. Но пусть, ладно. Послушай, малышка, ты не знаешь главного. Они не настоящие, жители этого мира, они не полные, понимаешь? И тебя такой сделают. Небольшая операция — и ты станешь доброй, милой, всегда улыбающейся, а то, что кажется им в тебе ненужным и темным: дурные черты характера, грустные мысли, тяжелые воспоминания — они отрежут и наградят этим новорожденного теленка или ягненка. И он, превратившись в нечисть, уродливую и бездомную, будет корчиться за городом, на огромной свалке, среди мириадов таких же. Это не выход, понимаешь? Мы должны сами справляться со своей тьмой, сами проживать свои страдания. Их нельзя просто так отрезать, выбросить и забыть.