Оправдание Шекспира - Марина Дмитриевна Литвинова

в произведениях замелькали перифразы: ShakeИscene, Shakerly, Shaxberd, Steel, Pallas, Puntarvolo. Появились и синонимы устойчивому словосочетанию «to shake a speare»: «to brandish a lance» «to shake a lance» «to hold out a brandished blade». И все эти употребления встречаются там, где речь идет или о Шекспире, авторе пьес, или прямо о Ратленде (пьесы Бена Джонсона), или же о Томасе Кориэте, и даже о главе розенкрейцеров.

Иначе не могло быть. Шекспир был и для современников великим поэтом и драматургом – Звездой поэтов, и логика подсказывает, что о нем должно быть много написано в книгах тех лет. Оба Шекспира скрывали свое имя, не желали ставить под художественными произведениями свои фамилии по разным причинам; а писавшие о них уважали стремление к анонимности. Но мы, потомки, обязаны искать в литературном наследии того времени упоминания о них, оценки, критику, похвалы, насмешки, как бы завуалированы они ни были.

Думаю, что приведенные примеры показали читателю, что такое на самом деле имя «Shake-Speare». Оно не стоит в одном ряду с другими знаменитыми фамилиями вроде: Бальзак, Гёте, Чехов. Это и не имя вовсе, а псевдоним, что-то вроде фамилии Марк Твен, которая тоже сейчас воспринимается несведущими людьми как обыкновенные имя и фамилия. Мало кто теперь знает, что это не фамилия, а восклицание речников на Миссисипи, то есть тоже имеет прямое отношение к обстоятельствам жизни автора.

ИРОНИЧЕСКИЕ ГРИМАСЫ ИСТОРИИ

Восстановление исторической истины всегда служит к оправданию многих лиц, участвующих в том отрезке истории, который по тем или иными причинам потомками был истолкован превратно. Не то чтобы истина была сознательно искажена. Но ввиду отсутствия документальных свидетельств и по причине сознательного замалчивания фактов исследователи строят гипотезы, опираясь на изначально неточные сведения, заведомую молву или просто фантазии людей, которых эти фантазии утешали. Обычно такое случается с воссозданием и истолкованием не очень далекого прошлого.

Больше всех в Новой истории пострадал Фрэнсис Бэкон. Для его современников и последующих одного-двух, может, трех поколений это был человек величайшего ума и добродетелей, достойный восхищения и подражания. А в XIX и XX веках, когда потускнела важность его научных трудов, забылась роль в создании английского Королевского научного общества, бескорыстная помощь драматургам-разночинцам, когда сменились многие общественные институты и понятия, образ Бэкона утратил ореол почти святости и мученичества.

И с тех пор за ним утвердилась недобрая слава человека двуличного, нечистого на руку, способного подло предать друга. И не очень серьезного философа. Сейчас истина постепенно проясняется.

В Англии дело пытались исправить во второй половине XIX века Спеддинг и Эллис, издатели всех трудов Бэкона и его писем, присовокупив к письмам, пожалуй, самую полную его биографию. Это не удалось: спустя несколько лет выходит прекрасно написанная биография Бэкона Р.У. Чёрча (1884), которая начинается так: «О жизни Фрэнсиса Бэкона нельзя писать и читать без боли. Это жизнь человека, одаренного как никто редким сочетанием благородных качеств. Человека, для которого весь смысл существования, ежедневных трудов заключался в том, чтобы творить великую работу для просвещения и возвеличенья человеческого рода, вооружить его новыми силами, создать для грядущих веков благодатный источник, который бы никогда не высох и не иссяк. У Бэкона были великие идеи о целях и методах государства и закона; главным мерилом общественного служения было общественное благо; Бэкон успешно и без устали размышлял над тем, как создать общество материального благополучия и процветания, сделать труд легким и дать людям свободу и силу для достижения своих целей. Всю его жизнь им владела главная, никогда не ослабевающая страсть – великое, пусть романтическое, стремление к знаниям, которые помогли бы обуздать природу на пользу человеку. Он укреплял в себе дух, чаяния, волю, какие вдохновляли всех предыдущих первопроходцев, служителей искусств и ремесел, обобщенным символом которых был мифический Прометей. Бэкон достиг самых вершин власти и почестей. Но вершины и почести были только красивой бахромой. Истинно великим его делало другое. Трудно себе представить более грандиозную, более великолепную карьеру. Его имя стоит среди горстки избранных, достигших подобного успеха. И тем не менее, его жизнь была не просто несчастна, это была жалкая жизнь. Думается, столь колоссальному бремени славы должен соответствовать не менее сильный и благородный характер. Но это не так. Никто никогда столь ясно не понимал, для чего он создан, никто не горел более страстным желанием исполнить свое предназначение. Все верно. Бэкон глубоко заглянул в душу человека, знал его возможности, слабости и достоинства, пороки и добродетели.

И зная все это, сам себе изменил. Он пресмыкался перед Букингемом. Продался коррумпированному, позорному правительству Иакова I. Он согласился участвовать в судебной расправе над своим другом Эссексом; да, Эссекс был повинен в тяжком преступлении против государства, но он был самым щедрым и сердечным его покровителем. С открытыми глазами, не сопротивляясь, Бэкон служил системе, которая была недостойна его, он не хотел видеть ее пороков, предпочитал называть зло добром. И он оказался ее первой вопиющей жертвой.

Бэкон осужден историей с беспощадной жестокостью. Но он и нашел защитника, одно имя которого должно было гарантировать честность защиты и невиновность подзащитного. Джеймс Спеддинг посвятил всю жизнь, все силы интеллекта, искреннюю веру в свою правоту, чтобы убедить нас, что Бэкон заслуживает уважения и восхищения. Все напрасно.

Напрасно бороться с жизненными фактами – собственными словами и письмами Бэкона.

“Человек, – сказал один острослов, – состоит из профессии, способностей, талантов, а также из самого себя”. При всем величии, гениальном уме, страстном поиске истины, потребности благотворить, обаянии, которое притягивало к нему действительно достойных людей, при всем радушии, обходительности, терпимости, делающих его наиприятнейшим собеседником, в натуре Бэкона был глубокий, фатальный изъян. Он был “угодник” с сильными мира сего. (Не “любил угождать”, а в том значении, какое сохранилось у нас только в выражении “дамский угодник”)» [414].

Действительно, когда сегодня читаешь письма Бэкона королеве Елизавете, королю Иакову, герцогу Букингему, тошнит от медоточивых любезностей. Но почитайте письма Эссекса или сэра Уолтера Рэли, воина, путешественника, ученого, которые он посылал Елизавете, – точно так, же тошнит. Только письма Бэкона отличаются изящной витиеватостью мысли и словесной формы – он всегда во всем, что делал, стремился к совершенству.

Возможно, у Бэкона была такая черта – любезность на грани подобострастия. Но ее нельзя путать с пресмыканием перед сильными мира сего. В политических целях он стремился быть обаятельным в глазах многих. А так как он был