Стальное зеркало - Анна Оуэн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Писать, писать, не писать… на что приятные люди — его ромская родня, но и у них путаница и в головах, и вокруг. А вроде ведь по крови наполовину наши, валенсийцы. Но уже местные по образу мысли. И все вокруг такое же — стойки для книг вместо сундуков, ковры, складные резные стулья… все чуть-чуть сложнее, чуть-чуть удобнее чем нужно для жизни. Здесь, в Роме, умеют делать вещи, а вот людей делать лучше умеют дома. Поэтому мы тут всем и командуем. И не стоит нам превращаться в местных, фору потеряем.
— Я его как раз и спросил, он мне под руку подвернулся. Мол, о несчастье, наверное, десять раз доложили — а о том, что все миновало, вряд ли. А если кузина Лукреция сама напишет, так он ей вряд ли поверит, подумает, что успокаивают. А синьор Петруччи мне в ответ, что люди не любят огорчать облеченных властью, а сообщить, что теперь все хорошо, значит признать, что раньше случилось неладное.
— Так вам и сказали, синьор де Монкада, чтоб вы не писали! — Лукреция.
— По-моему, все вполне ясно было сказано, — пожимает плечами ее муж.
— Да что ж тут ясного? Ну хоть сейчас объясните.
— Что огорчать не надо! И про все хорошо писать тоже не надо! Конечно, если написать «уже все хорошо», так кто угодно спросит — а что, было плохо? Вот и нечего было.
— Ну я-то как мог это понять? Я же не знал о вашем дурацком сговоре.
Да что ж они тут как дети? Отвернуться бы от родственников, подойти бы к окну, поглядеть бы на реку, она тут настоящая, большая и желтая… да нельзя. Точно выйдет не спор уже, а настоящая ссора.
— А вы бы подумали! — ядовито советует Лукреция. — Вот что вы сидите в Орлеане…
— И получаю письма от своих людей, от подчиненных, от десятка таких, как я — и хоть кто-то да обязательно упомянет же. И только семья молчит, как утопилась… Значит, точно дело плохо. Я бы от беспокойства сердце надорвал, любезная кузина.
— Так никто же, кроме вас, не написал!
— Да откуда же вы знаете?
— От брата и знаю!
— Не повезло…
— Да уж, не повезло, что вы вообще вернулись в Рому нынче весной! — еще раз топает ногой Лукреция. — Мне из-за вас написали такое…
Уго представил себе, что мог высказать сестре разъяренный старший брат… потом вспомнил самого старшего брата и решил, что воображение ему все равно откажет на полдороге.
— А вы можете радоваться, доносчик! Вас-то назвали преданным другом и родичем!
— Да чему ж мне радоваться, кузина… это ваш сиенец радоваться должен со своими советами. Извольте видеть, семейная свара из-за сущих пустяков.
— При чем тут синьор Бартоломео?! — поднимается до сих пор сидевший за столом и смотревший в недоступное окно Альфонсо.
— Так чья это затея, позвольте спросить? Вас с толку сбил, потом меня!
— Меня никто с толку не сбивал…
— …а если вы неправильно поняли вполне простые слова, так при чем тут сказавший? — рассудительно добавляет герцог Бисельи, обнимая жену за плечи.
Уго смотрит на белобрысое воплощение достоинств и добродетелей. Красив, хорошо сложен, по общим отзывам — умен, песенки хорошо сочиняет, отменно танцует, также отличный всадник — это мы проверяли, и правда, отличный; якобы очень хороший мечник — вот тут врут, уметь — умеет, но дерется с видом крайнего одолжения сопернику и всем окружающим… Воплощению достоинств хочется дать в глаз: унял бы супругу, право слово.
А может быть, это он советчика и привел…
— Да при том, что нельзя своих так обманывать.
— Кто же вас обманывал?
Ну сидел ты себе над листом бумаги, стихи, наверное, писал — так и писал бы. Вот какой стол хороший, большой, рогом инкрустирован — и даже не заставлен всякой античной мелочью для сборки пыли, как было бы в другом месте. Тут и правда пишут. Так и чирикал бы свои рифмы, молча, а не лез в чужое болото.
— Мне не сказали правды.
— Вам все сказали вполне понятным образом. Что же касается нашей небольшой договоренности, синьор Бартоломео просто не взял на себя смелость сообщать о ней. Разумная и достойная деликатность с его стороны. Простите, родич, но вы несправедливы и свою ошибку, имевшую неприятные последствия для моей супруги и остальных, называете чужой.
Ничего себе, изумляется Уго. С виду же — сущий котеночек беленький, пушистенький, а тут как будто ему колючка в… туфлю попала.
То есть, этот сиенец-ни-рыба-ни-мясо для него свой, а я — чужой?
— Я не думаю, что я совершил ошибку, — спокойно говорит Уго. — Ошибку совершил сначала тот, кто послушался опасного совета, а потом тот, кто не сказал мне о вашем решении. Зная о нем, я не стал бы вас выдавать. Одна глупость — плохо, две глупости — хуже.
— И что вы хотите сказать? — задумчиво смотрит Альфонсо.
— Синьор Петруччи не член семьи. Он мог не знать, что мне не сказали.
Герцог Бисельи — тоже весьма сомнительный член семьи, зло думает Уго, глядя на котеночка, поставившего шерсть дыбом. Без году супруг Лукреции… очередной. К сестрице его Санче я все-таки привык уже, да и знакомы ближе некуда, а братец в Роме опять-таки и года еще не провел. И невесть кого тащит в дом, слушает, а потом выгораживает, нарываясь на ссору. Но не говорить же это ему прямо в лицо? Лукреция тогда сочтет, что это как раз Уго лезет на рожон. Она тоже от этого сиенского не пойми кого в восторге.
И дернул же черт заговорить тогда… ведь от сущего безделья и легкой озадаченности, а тут человек вдвое старше, в дом вхож, с папским медиком дружбу водит, может, что умное скажет? Сказал. Надвое. Так сказал, что нарочно не придумаешь. Уго одно было ясно, Лукреции с Альфонсо совсем другое — и кто тут прав?
А с другой стороны посмотреть… так ведь откуда было сиенцу знать, что ему, Уго, никто, ну совершенно никто, от Лукреции до самого Его Святейшества об этом деле и упомянуть не додумается?
Нашли постороннего… может, ухитрился впасть в немилость, пока отсутствовал? Да уж, впал, выпал — и сам не заметил.
— Подождите… — вдруг говорит Альфонсо. Заметил на тыльной стороне руки чернильное пятно, покосился, оттирает уже не глядя. — кажется, вы отчасти правы. А я понял, как это случилось. Если бы это был я, мне бы обязательно сказали и еще три раза напомнили. Но вы — ближний родич, вам не то что доверяют во всем, с вами не думают о доверии… и конечно же, каждый решил, что вы знаете, потому что кто-то же обязательно должен был с вами об этом поговорить…
И правда что — умен котеночек, не врали. Пожалуй, так все и вышло. Со стороны это, наверное, понятнее. Все подумали, что я уже знаю — и знаю, и буду участвовать в этой дурацкой выдумке. А я стал бы? Наверное, нет. Но письмо, конечно, написал бы по-другому — мол, тут ваша сестрица с мужем ее, с отцом вашим и прочими добродетелями решили вас не беспокоить, ну так и нечем, в общем, оказалось беспокоить, так что не волнуйтесь, а на заговорщиков этих не сердитесь, любезный брат. Ибо сердиться на них, конечно, можно, но — они из лучших побуждений. И по дурацкому совершенно совету.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});