Достоевский. Энциклопедия - Николай Николаевич Наседкин

князя Мышкина, что «даже заболела». И ещё уведомляется, что Вера получает из-за границы письма от Евгения Павловича Радомского с вестями о состоянии князя Мышкина, но и не только: «Кроме самого почтительного изъявления преданности, в письмах этих начинают иногда появляться (и всё чаще и чаще) некоторые откровенные изложения взглядов, понятий, чувств, — одним словом, начинает проявляться нечто похожее на чувства дружеские и близкие…» Так что, можно догадаться, впереди у Веры Лебедевой небосклон светел и сулит счастливый день.

Лебезятников Андрей Семёнович

«Преступление и наказание»

«Служащий в министерстве», «молодой друг» Петра Петровича Лужина и сосед Мармеладовых. Именно в квартире Лебезятникова (номера Амалии Людвиговны Липпевехзель) временно остановился Лужин по приезде в Петербург. Он считает себя опекуном Лебезятникова и видит в нём представителя поколения «передовой молодёжи». Через восприятие Лужина поначалу и создаётся внешний и внутренний портрет этого персонажа (и попутно добавляются штрихи в портрет самого Лужина): «Пётр Петрович презирал и ненавидел его даже сверх меры, почти с того самого дня, как у него поселился, но в то же время как будто несколько опасался его. Он остановился у него по приезде в Петербург не из одной только скаредной экономии, хотя это и было почти главною причиной, но была тут и другая причина. Ещё в провинции слышал он об Андрее Семёновиче, своём бывшем питомце, как об одном из самых передовых молодых прогрессистов и даже как об играющем значительную роль в иных любопытных и баснословных кружках. Это поразило Петра Петровича. Вот эти-то мощные, всезнающие, всех презирающие и всех обличающие кружки уже давно пугали Петра Петровича каким-то особенным страхом, совершенно, впрочем, неопределённым. Уж конечно, сам он, да ещё в провинции, не мог ни о чём в этом роде составить себе, хотя приблизительно, точное понятие. Слышал он, как и все, что существуют, особенно в Петербурге, какие-то прогрессисты, нигилисты, обличители и проч., и проч., но, подобно многим, преувеличивал и искажал смысл и значение этих названий до нелепого. <…> Вот почему Пётр Петрович положил, по приезде в Петербург, немедленно разузнать, в чём дело, и если надо, то на всякий случай забежать вперёд и заискать у “молодых поколений наших”. В этом случае надеялся он на Андрея Семёновича и при посещении, например, Раскольникова уже научился кое-как округлять известные фразы с чужого голоса…

Конечно, он быстро успел разглядеть в Андрее Семёновиче чрезвычайно пошленького и простоватого человечка. Но это нисколько не разуверило и не ободрило Петра Петровича. Если бы даже он уверился, что и все прогрессисты такие же дурачки, то и тогда бы не утихло его беспокойство. Собственно до всех этих учений, мыслей, систем (с которыми Андрей Семёнович так на него и накинулся) ему никакого не было дела. У него была своя собственная цель. Ему надо было только поскорей и немедленно разузнать: что и как тут случилось? В силе эти люди или не в силе?..»

А уже от повествователя добавлено: «Этот Андрей Семёнович был худосочный и золотушный человечек малого роста, где-то служивший и до странности белокурый, с бакенбардами, в виде котлет, которыми он очень гордился. Сверх того, у него почти постоянно болели глаза. Сердце у него было довольно мягкое, но речь весьма самоуверенная, а иной раз чрезвычайно даже заносчивая, — что, в сравнении с фигуркой его, почти всегда выходило смешно. У Амалии Ивановны он считался, впрочем, в числе довольно почётных жильцов, то есть не пьянствовал и за квартиру платил исправно. Несмотря на все эти качества, Андрей Семёнович действительно был глуповат. Прикомандировался же он к прогрессу и к “молодым поколения нашим” — по страсти. Это был один из того бесчисленного и разноличного легиона пошляков, дохленьких недоносков и всему недоучившихся самодуров, которые мигом пристают непременно к самой модной ходячей идее, чтобы тотчас же опошлить её, чтобы мигом окарикатурить всё, чему они же иногда самым искренним образом служат. <…> Как ни был простоват Андрей Семёнович, но всё-таки начал понемногу разглядывать, что Пётр Петрович его надувает и втайне презирает и что “не такой совсем этот человек”. Он было попробовал ему излагать систему Фурье и теорию Дарвина, но Пётр Петрович, особенно в последнее время, начал слушать как-то уж слишком саркастически, а в самое последнее время — так даже стал браниться. Дело в том, что он, по инстинкту, начинал проникать, что Лебезятников не только пошленький и глуповатый человечек, но, может быть, и лгунишка, и что никаких вовсе не имеет он связей позначительнее даже в своём кружке, а только слышал что-нибудь с третьего голоса; мало того: и дела-то своего, пропагандного, может, не знает порядочно, потому что-то уж слишком сбивается, и что уж куда ему быть обличителем! Кстати заметим мимоходом, что Пётр Петрович, в эти полторы недели, охотно принимал (особенно вначале) от Андрея Семёновича даже весьма странные похвалы, то есть не возражал, например, и промалчивал, если Андрей Семёнович приписывал ему готовность способствовать будущему и скорому устройству новой “коммуны” где-нибудь в Мещанской улице; или, например, не мешать Дунечке, если той, с первым же месяцем брака, вздумается завести любовника; или не крестить своих будущих детей и проч., и проч. — всё в этом роде…»

Самый главный и благородный поступок Лебезятникова в романе, несмотря на все его глупости и нелепости, — он вывел на чистую воду негодяя Лужина, когда тот попытался представить Соню Мармеладову воровкой.

В рассуждениях Лебезятникова о проблемах, кои обсуждаются в «их кружке» (может ли член «коммуны» входить к другому без стука, надо ли целовать руку женщине, «полезная деятельность» выше деятельности «какого-нибудь Рафаэля или Пушкина» и пр.), спародированы и окарикатурены идеи «литературных врагов» Достоевского, в первую очередь — Н. Г. Чернышевского и Д. И. Писарева.

В рассказе «Бобок» (ДП, 1873) действует персонаж с такой же фамилией: Лебезятников Семён Евсеевич, судя по имени, — как бы отец Лебезятникова из «Преступления и наказания». В черновых записях к роману значение фамилии определил сам Достоевский: «Лебезятников, лебезить, поддакивать… картина лебезятничества». И чуть далее важное уточнение: «Нигилизм — это лакейство мысли…»

Лебезятников Семён Евсеевич

«Бобок»

Надворный советник, «помещавшийся подле» генерала Первоедов — голос льстивый, «гнусная торопливость» услужить старшим по чину. Это Лебезятников разъясняет-пересказывает Клиневичу суть философского объяснения Платона Николаевича, почему это они, мертвецы, продолжают жить и в могилах. В «Преступлении и наказании» (1866) действует персонаж с такой же фамилией: Лебезятников Андрей Семёнович, судя по отчеству, — как бы сын Лебезятникова из «Бобка». В черновых записях к роману значение фамилии определил