Достоевский. Энциклопедия - Николай Николаевич Наседкин

Лебядкин Игнат Тимофеевич (капитан Лебядкин)

«Бесы»

Отставной штабс-капитан; брат Марьи Тимофеевны Лебядкиной, «шурин» Николая Всеволодовича Ставрогина, страстный поклонник Лизаветы Николаевны Тушиной, любовник Арины Прохоровны Виргинской. Хроникёр не однажды упоминает о внешности этого персонажа, так что портрет складывается колоритный и впечатляющий: «Капитан, вершков десяти росту, толстый, мясистый, курчавый, красный и чрезвычайно пьяный, едва стоял предо мной и с трудом выговаривал слова. <…> Я как-то говорил о наружности этого господина: высокий, курчавый, плотный парень, лет сорока, с багровым, несколько опухшим и обрюзглым лицом, со вздрагивающими при каждом движении головы щеками, с маленькими, кровяными, иногда довольно хитрыми глазками, в усах, в бакенбардах и с зарождающимся мясистым кадыком, довольно неприятного вида. Но всего более поражало в нём то, что он явился теперь во фраке и в чистом белье. <…> У капитана были и перчатки чёрные, из которых правую, ещё не надёванную, он держал в руке, а левая, туго напяленная и не застегнувшаяся, до половины прикрывала его мясистую, левую лапу, в которой он держал совершенно новую, глянцевитую и, наверно, в первый ещё раз служившую круглую шляпу. Выходило, стало быть, что вчерашний “фрак любви”, о котором он кричал Шатову, существовал действительно. <…> Он был не пьян, но в том тяжёлом, грузном, дымном состоянии человека, вдруг проснувшегося после многочисленных дней запоя. Кажется, стоило бы только покачнуть его раза два рукой за плечо, и он тотчас бы опять охмелел…» И, наконец, ещё: «Капитан Лебядкин дней уже восемь не был пьян; лицо его как-то отекло и пожелтело, взгляд был беспокойный, любопытный и очевидно недоумевающий: слишком заметно было, что он ещё сам не знает, каким тоном ему можно заговорить и в какой всего выгоднее было бы прямо попасть…»

Так обстоят дела с наружностью капитана. Что касается сущности, то, помимо беспробудного пьянства, скандального романчика с m-me Виргинской и ещё более скандального домогания Лизы Тушиной, ярко характеризует Лебядкина, конечно же, его «творчество». Плоды вдохновения доморощенного пиита на страницах романа представлено необычайно широко, больше ни один герой-поэт Достоевского не удостоился подобной чести. Главной чертой Лебядкина является та, что «стихи» свои он конденсирует из паров алкоголя, а так как пьян он бывает по 24 часа в сутки, то и неудивительна такая его чрезмерная плодовитость. Он буквально сыплет стихами, такими «шедеврами», как:

«Жил на свете таракан,

Таракан от детства,

И потом попал в стакан,

Полный мухоедства…»

Или:

«Любви пылающей граната

 Лопнула в груди Игната…»

Несносность Лебядкина-поэта особенно состоит в том, что он не просто занимается рифмованным словоблудием, но и жаждет быть услышанным, терроризирует публику своим «талантом» вплоть до скандалов, как произошло это на литературном вечере в пользу гувернанток. Достоевский образом этого стихотворца словно предсказал целое нашествие подобных лебядкиных на русскую литературу в начале XX в., когда скандальность сделалась вывеской различных авангардистов от поэзии. Достоевский благодаря дару провидца сумел увидеть и показать этот, тогда ещё только нарождающийся тип поэта-скандалиста.

Ну и, конечно, ещё одна характерная черта Лебядкина, которая его и сгубила, — стремление жить сладко и на чужой счёт. Нелепая попытка шантажа «шурина» Ставрогина его тайным браком с сестрой-хромоножкой закончилась погибельно и для него самого, и для сестры — их убивает «по заказу» Федька Каторжный.

Прототипом капитана-поэта, мог послужить, в какой-то мере, беллетрист П. Н. Горский.

Карикатура на Достоевского, автора «Бесов». Художник А. Лебедев.

Лебядкина Марья Тимофеевна (Хромоножка)

«Бесы»

Сестра Игната Тимофеевича Лебядкина, формальная жена Николая Всеволодовича Ставрогина. Внешность её описана хроникёром Г—вым в главе 4-й (часть 1-я), названной в её честь — «Хромоножка»: «При свете тусклой тоненькой свечки в железном подсвечнике я разглядел женщину лет, может быть, тридцати, болезненно-худощавую, одетую в тёмное старенькое ситцевое платье, с ничем не прикрытою длинною шеей и с жиденькими тёмными волосами, свёрнутыми на затылке в узелок, толщиной в кулачок двухлетнего ребёнка. Она посмотрела на нас довольно весело; кроме подсвечника, пред нею на столе находилось маленькое деревенское зеркальце, старая колода карт, истрёпанная книжка какого-то песенника и немецкая белая булочка, от которой было уже раз или два откушено. Заметно было, что m-lle Лебядкина белится и румянится и губы чем-то мажет. Сурмит тоже брови и без того длинные, тонкие и тёмные. На узком и высоком лбу её, несмотря на белила, довольно резко обозначались три длинные морщинки. Я уже знал, что она хромая, но в этот раз при нас она не вставала и не ходила. Когда-нибудь, в первой молодости, это исхудавшее лицо могло быть и недурным; но тихие, ласковые, серые глаза её были и теперь ещё замечательны; что-то мечтательное и искреннее светилось в её тихом, почти радостном взгляде. Эта тихая, спокойная радость, выражавшаяся и в улыбке её, удивила меня после всего, что я слышал о казацкой нагайке и о всех бесчинствах братца. Странно, что вместо тяжёлого и даже боязливого отвращения, ощущаемого обыкновенно в присутствии всех подобных, наказанных Богом существ, мне стало почти приятно смотреть на неё, с первой же минуты, и только разве жалость, но отнюдь не отвращение, овладела мною потом.

— Вот так и сидит, и буквально по целым дням одна-одинёшенька, и не двинется, гадает или в зеркальце смотрится, — указал мне на неё с порога Шатов, — он ведь её и не кормит. Старуха из флигеля принесёт иной раз чего-нибудь Христа ради; как это со свечой её одну оставляют!..»

Чуть далее повествователь ещё упомянет, что у Марьи Лебядкиной при смехе открываются «два ряда превосходных зубов её».

История сказочного замужества Хромоножки описана в исповеди Ставрогина (глава «У Тихона») — произошло это вскоре после растления им 14-летней Матрёши: «… пришла мне идея искалечить как-нибудь жизнь, но только как можно противнее. Я уже с год назад помышлял застрелиться; представилось нечто получше. Раз, смотря на хромую Марью Тимофеевну Лебядкину, прислуживавшую отчасти в углах, тогда ещё не помешанную, но просто восторженную идиотку, без ума влюблённую в меня втайне (о чём выследили наши), решился вдруг на ней жениться. Мысль о браке Ставрогина с таким последним существом шевелила мои нервы. Безобразнее нельзя было вообразить ничего. <…> Свидетелями брака были Кириллов и Пётр Верховенский, тогда случившийся в Петербурге; наконец, сам Лебядкин и Прохор Малов (теперь умер). Более никто не узнал, а те дали слово молчать…»

И вот, спустя время, брат