Глиняный бог - Анатолий Днепров

Я уже привык к тому, что надо мной, и над Голл, и над Сэдом, и над боксером поставлен эксперимент, и что нас давным–давно разложили на волны и импульсы… Ну и пусть. В конечном счете, если об этом не вспоминать в темноте, когда я с ней, то все становится на свое место. Если бы люди постоянно размышляли над тем, что с ними делает жизнь, никто бы этого не вынес. Хорошо, что в каждое мгновенье человек может думать только о чем‑то одном, и еще хорошо, что он усилием воли может заставить себя о чем‑то не думать.

Я улыбаюсь в темноту, поняв, что произношу бессмысленные слова, вроде “думать” и “усилие воли”…

— Голл, ты знаешь, что такое усилие воли?

Она не спит. Я знаю, она тоже сейчас о чем‑то думает.

— Нет, не знаю, — шепчет она и плотнее прижимается ко мне.

— Это тоже волны, — говорю я.

Она молча соглашается и думает свое.

И все же, я уверен, записи волн и их расшифровка — бесполезное дело. Все равно не удастся записать все волны, тем более, что в каждое мгновенье они меняются, и то, чем был человек секунду тому назад, больше никогда не повторится. Разве что будет найден какой‑то общий закон, какое‑то грандиозное универсальное правило, которое может оказаться до смешного простым, как всемирный закон тяготения, который управляет Вселенной.

Последнее меня страшит больше всего. Это будет означать, что человеческое “я” до конца познало самого себя. Значит — конец. Исчерпывающее познание самого себя означает предел всякого познания, за которым простирается пустое ничто…

— Голл, ты хотела бы познать самое себя до конца?

— Нет. Я хочу быть киноактрисой…

— Глупенькая… Боже мой, как хорошо, что ты глупенькая!..

В этом все спасение! Пусть тысячи, десятки тысяч, даже сотни тысяч копаются в расшифровке волн, из которых построено “я”. Ну и что же? Об этом будут знать только они, а Голл, и боксер и миллионы таких, как они, по–прежнему останутся людьми, для которых важнее всего то, чего они не понимают. Они никогда не будут ломать голову над расшифровкой проклятых волн, и их радости и волнения останутся при них, нетронутыми и первобытными, как тысячу лет назад. Именно они спасут от гибели и Торквато Тассо, и Бетховена, и Толстого.

Есть еще одна сторона дела, о которой нужно думать. Когда люди ставят опыты над себе подобными и пытаются проникнуть в самые святые тайники души, то они руководствуются не только простой любознательностью! Я не думаю, что на свете существуют такие безумцы, которые верят в возможность синтезировать человеческое “я” из бесчисленного множества волн и написать для него математическую формулу. Скорее всего, здесь дело проще. За всеми этими опытами скрываются какие‑то более близкие цели, какие‑то очень конкретные намерения, вроде поисков излечения человеческих недугов, или, наоборот, нахождения способов искусственного управления человеческой душой.

Конечно, так как статьи о волнах напечатаны в научных журналах по медицине и психологии, то на первый взгляд кажется, что все это делается для достижения первой цели А вторая?

Я никогда не забуду выражения лица полковника Р., когда во время немецкой атаки под Аахеном наша бригада дрогнула и начала отступать. Солдаты перестали слушаться офицеров и бросились бежать, а немцы расстреливали их в спину. Лицо Р. перекосилось, и он начал прямо‑таки рычать…

— Неужели не будет найдено лекарство против трусости?.. Или лекарство беззаветной храбрости?

А через пару десятков лет о таких лекарствах писали даже в газетах.

— Голл, как ты сюда попала?

Она повернулась ко мне и прошептала прямо в ухо:

— А ты не будешь сердиться, если я скажу правду? Честное слово?

— Честное слово.

Она глубоко вздохнула.

— У меня был один приятель. Лейтенант. Мы с ним познакомились в нашем ателье, после демонстрации моделей. Это было зимой…

Она замолчала.

— Ну?..

— Он пригласил меня в ресторан. Мы танцевали и болтали о том, о сем. После мы с ним встречались еще. Он был очень симпатичный и умный. Вроде тебя, только моложе и смелее. Ты не сердишься?..

— Нет…

— Он тоже говорил массу умных вещей и смеялся, когда я ничего не понимала… В конце концов, он сказал мне, что я ему надоела, но он все равно питает ко мне дружеские чувства, и если мне что‑нибудь будет нужно, он готов мне помочь Когда меня выгнали из цирка, я позвонила к нему. И вот я здесь…

— А за что тебя выгнали из цирка?

— О, это длинная и скучная история… Давай лучше спать…

Но я не сомкнул глаз до самого утра. Я думал про полковника Р. и про лейтенанта.

11

Это было действительно величественное зрелище. Гигантские сосны с верхушками, позолоченными утренним солнцем, были неподвижны. Они стояли плотными рядами, как гренадеры на праздничном параде, но в их неподвижности не чувствовалось напряжения, а только покой, застывшая радость бытия и сознание собственного достоинства. А когда порыв ветра заметался в вершинах и шепот зеленых гигантов начал медленно нарастать, у меня по телу побежали мурашки.

— Красиво, не правда ли? — спросил Боллер.

— Это не то слово. Мне всегда казалось, что деревья разговаривают. Один японец записал на магнитную пленку шелест листвы различных деревьев. Почему‑то считается, что свой язык есть только у людей и животных. Мы не очень хорошо знаем, что такое коллектив растений. А ведь они тоже живут в коллективе и как‑то влияют друг на друга, и, может быть, ветер помогает им разговаривать?

— Вы уж простите, что мы держали вас в подземелье так долго. Это, знаете ли, своего рода психологическая подготовка…

Я усмехнулся.

— Вы уверены, что теперь я вполне подготовлен?

— Уверен. И не только вы. Все остальные тоже готовы. Но вы — особая статья.

— Почему особая?

— Я вам уже говорил при первой встрече. Вы кое‑что понимаете в человеческих мозгах, в их работе.

Мы обогнули здание и пошли по тропинке прямо в лес, и я глубоко вдыхал запахи сосен, земли и влаги, которая дымилась над прогалинами, согретыми утренним солнцем.

— И вы теперь разрешите мне совершать прогулки?

— И не только вам. Всем.

— Сколько здесь людей, я имею в виду подопытных?

— Сорок девять.

— Боже мой! Где же остальные?

— Лаборатория наша огромна. Под зданием еще четырнадцать этажей.

Я удивился странному совпадению количества этажей разбомбленного немецкого хранилища боеприпасов и этой лаборатории, но ничего не сказал об этом Боллеру.

— Шумная компания! Представляю, как оживится этот молчаливый лес, когда все окажутся здесь.

— И очень интересная компания. В этом вы скоро убедитесь. Откровенно говоря, мне самому не терпится поскорее начать массовый эксперимент. Мне и моим коллегам понадобится ваша помощь, точнее, ваши, так сказать, профессиональные наблюдения. Здесь могут быть любопытные психологические казусы.