Глиняный бог - Анатолий Днепров

Бухгардт… В свое время я зачитывался им. Он утверждал, что область психического не может быть связана с работой только головного мозга и что для объяснения многих загадочных явлений следует принять гипотезу о существовании вне–мозговых механизмов, которые несут якобы ответственность за многие психические проявления человека.

Я вспомнил нашумевшую дискуссию, охватившую несколько лет назад весь ученый мир. Она была посвящена проблеме механизма мышления. Все соглашались с тем, что точка зрения Ивана Павлова плодотворна в первом приближении, как, впрочем, и всякая гениальная теория. Однако если рассматривать процессы мышления и сознание в их связи с другими свойствами человека, то окажется, что гипотеза требует дополнений. Ведь соль проблемы заключается в том, как человеческое сознание заставляет себя решать ту или иную задачу, как оно выбирает из множества решений именно то, которое ему нужно в данный момент.

Психологи и психиатры в один голос повторяли слова “воля”, “усилие воли”, а включавшиеся в дискуссию физики только посмеивались.

На заключительной сессии в Лозанне один русский физик развернул перед аудиторией прекрасную карту головного мозга и сказал:

— Вот мозг, который вы все знаете лучше меня. Ткните пальцем в то место, где помещается ваша воля, управляющая сознанием и мышлением.

Это был дерзкий вызов, который привел аудиторию в ярость. Но кроме ярости больше ничего не осталось. Все ушли, отравленные скепсисом.

— Неужели эти физики всегда будут во все совать свой нос? — спросил профессор Шалл из Ирландии.

Ему не без горечи ответил коллега из Гонолулу:

— Сегодня они самый беспокойный народ. Им нужны механизмы, храповички и колесики. Атомы воли, атомы мысли. В общем, первоосновы. А мы с вами довольствуемся позавчерашними абстракциями.

Я захлопнул том Бухгардта и покинул библиотеку.

Где же все‑таки Голл и Сэд?

Я не знал, куда пойти и чем заняться. Решил: пойду к себе. И тут меня осенило. Двери! Металлические двери напротив наших комнат. Зачем они, куда ведут? Во мне все больше и больше росла уверенность, что исчезновение Голл и Сэда связано с ними.

Я остановился у одной из дверей, что была напротив комнаты Голл. Металл серебристого цвета, более светлый, чем окисленный алюминий. Я попробовал открыть — ничего не вышло. Тогда сел на пол и решил ждать, ждать, пока хватит сил, пока двери не откроются и они не выйдут.

До обеда оставалось около двух часов, а это уж не так много. Можно подождать.

Прислонившись спиной к прохладной стене, я думал о том, как далеко зашла современная наука. Уже перестали удивляться метрополитену, подземным переходам, подземным сооружениям, где есть все, что нужно человеку, — воздух, свет, вода… А в этом коридоре воздуха было больше, чем на берегу моря, мало того, он был свеж, чист, наполнен каким‑то тонким земным ароматом, который можно почувствовать только в лесу или на берегу моря. Откуда он берется, этот воздух? Где коммуникации с внешним миром? Как обычные, подвижные кресла с множеством микроскопических датчиков сообщаются с той исследовательской кухней, откуда за нами следят, как за подопытными кроликами?

Все это было одновременно восхитительно и страшно. Восхитительно — потому что являлось плодом труда и гения людей. Страшно — своим непонятным назначением.

Почему‑то мне пришла в голову мысль о тех, кто соглашается создавать гениальные, но страшные своим назначением сооружения. И не только сооружения, но и приборы, машины, аппараты, иногда бесконечно хитроумные. Я читал о дьявольских орудиях пытки, в которых были применены новейшие достижения электроники и квантовой физики. И об этом ведь кто‑то думал, ученый, живой человек…

Я взглянул на часы: обеденное время давно прошло, а их все нет.

Тогда я поднялся и пошел в сторону кают–компании. Машинально остановился возле двери Сэда и приоткрыл ее. Через мгновенье я несся, как сумасшедший, к комнате Голл, широко распахнул дверь и застыл на пороге…

Девушка спала. Ее дыхание было ровным и спокойным.

Я тихонько прикрыл дверь.

5

Однажды появилась уже знакомая мне пожилая женщина в роговых очках. Улыбаясь, она сказала, что меня просят наверх. Когда я входил в металлическую дверь напротив моей комнаты, Голл и Сэд стояли возле кают–компании и насмешливо смотрели в мою сторону. Я расценил это как выражение раздражавшего меня превосходства в знании чего‑то, чего я пока не знаю.

Верхний этаж ничем не отличался от того, на котором я провел почти две недели. Он был таким же длинным, и одна стена так же сияла белым кафелем. Зато противоположная, стеклянная, походила на бесконечную витрину современного магазина, и за этой витриной размещалась лаборатория…

Мы вошли в помещение, расположенное в самом конце над библиотекой первого этажа, и моя провожатая, оставив меня одного, скрылась. Здесь все было очень просто, как в приемной директора небольшого предприятия или конторы: два кресла, секретер и шкаф с бумагами. Едва я подумал, что за секретером не хватает красивой секретарши, как из той самой двери, за которой исчезла женщина в очках, появилась хорошенькая девушка.

— Присядьте, пожалуйста. Профессор Боллер сейчас вас примет.

Встретил меня человек, мало походивший на профессора. Для этого он выглядел слишком молодо, даже как‑то легкомысленно. Таких высоких, широкоплечих юнцов с коротко остриженными волосами, одетых более чем небрежно, я часто видел в ночных клубах и барах. Они терлись по углам, сосали коктейли и болтали со своими разукрашенными подружками. Этот сидел в обществе уже знакомой мне очкастой дамы, и когда я вошел, весело мне подмигнул и указал на кресло.

— Думаю, вам изрядно осточертело слоняться без дела.

Я собрался было начать давно заготовленную тираду о бестактности опытов над людьми, но он не дал мне опомниться.

— Сегодня мы начнем работать. Прежде всего, я хочу ввести вас в курс того, что у нас здесь делается. Кстати, очень хорошо, что у вас хватило терпения полистать книжки в библиотеке. Это облегчит разговор.

Он встал и прошелся по кабинету.

— Сначала несколько вопросов. Во–первых, вы следили за исследованиями биохимиков и биофизиков в области всяких там молекулярных основ жизни, наследственности и прочее?

Вопрос был задан с наглой небрежностью.

— Допустим, — процедил я сквозь зубы.

— Отлично. Как психиатр, вы, конечно, знаете, что память хранится записанной на длиннющих молекулах этого, как его…

Он вопросительно посмотрел на даму.

— Рибонуклеиновая кислота, — подсказала она.