Григорий Зиновьев. Отвергнутый вождь мировой революции - Юрий Николаевич Жуков

трех голосах «против» — Бухарина, Рыкова и Томского. Ответа, в котором «дело» было названо «мягко говоря, недоразумением», изложенным авторами на свой собственный лад. Завершавшийся так:

«Политбюро не может не констатировать, что приведенные выше факты говорят отнюдь не в пользу тт. Каменева и Зиновьева. Нужно признать, что если бы тт. Каменев и Зиновьев интересы партии и ее единства ставили выше групповых соображений, то не могло иметь места ни факт закулисных переговоров, ни конспирирования в отношении ЦК по поводу этих переговоров.

Ленин учил, что единственно правильная политика есть политика принципиальная, свободная от закулисных, верхушечных комбинаций. Нельзя сказать, что тт. Каменев и Зиновьев во всей истории с “запиской” т. Каменева руководствовались этим указанием Ленина»596.

Только и всего! На этот раз обошлось без «оргвыводов» — каких-либо наказаний по партийной линии. Лишь после публикации записи беседы в берлинских газетах — леворадикальной «Фолквилле» 24 марта и «Социалистическом вестнике» 29 марта ПБ вынуждено было в заседании 30 апреля поддержать требование Орджоникидзе:

«Строжайше допросить тт. Каменева и Зиновьева. Допросить т. Сокольникова. О. Д. Каменеву (родную сестру Л. Д. Троцкого и первую жену Л. Б. Каменева — Ю. Ж.) снять с ВОКСа (Всесоюзного общества культурных связей с заграницей — Ю. Ж.) без объяснения причины. Стенограммы (заседаний ПБ и президиума ЦКК, обсуждавших проблему записей Каменева — Ю. Ж.) не давать тт. Каменеву, Зиновьеву, Шляпникову, Медведеву, Рязанову (создатель и директор Института Маркса и Энгельса, почему поддерживал вполне официальные связи с германской социал-демократией — Ю. Ж.)»597.

Однако и такие «репрессивные» меры нисколько не сказались на жизни Зиновьева. Расследование, проведенное ОГПУ и партколлегией ЦКК, так и не смогло обнаружить какую-нибудь причастность его и Каменева к пересылке записей и публикации их в Германии.

3.

Говорят, как встретишь Новый год, так его и проведешь. Зиновьеву такое поверье пришлось испытать на себе.

1929 год для Григория Евсеевича начался с трепки нервов следователями ОГПУ и парткомиссии ЦКК. Чуть передохнув, постарался отвлечься и написал две статьи о разгоне первомайской демонстрации в Берлине, опубликованные в «Правде» и «Комсомольской правде» 8 мая. И снова выволочка от ПБ, напомнившего ему и Каменеву: их статьи «не могут печататься без санкции Секретариата ЦК»598.

Что же случилось на этот раз? Какую политическую ошибку допустил Григорий Евсеевич? Да и есть ли она, ошибка, в статье «Значение берлинской маевки»?

Судя по решению ПБ, Зиновьеву, обращаясь к излюбленной теме — классовая борьба в Германии, следовало предельно спокойно рассказать читателям о трагических событиях в Берлине 1, 2 и 3 мая. О трехдневных демонстрациях, в которых приняло участие в общей сложности более 200 тысяч человек. О том, что проходили они только в окраинных рабочих районах — Нойкельне, Веддинге. Всякий раз разгонялись полицией, применявшей оружие. Как результат — то ли 19, то ли 23 убитых, 38 тяжело раненных. И еще — в Пруссии, Баварии и Саксонии запрещен прокоммунистический Союз красных фронтовиков.

Тем не менее Зиновьев почему-то расценил происшедшее как некое политическое равновесие. «Коммунисты, — утверждал он, — еще не могут настолько овладеть большинством берлинских рабочих, чтобы социал-демократические вожди не смогли стрелять. Социал-демократические вожди уже не могут настолько владеть большинством берлинских рабочих, чтобы в сколько-нибудь равных условиях мериться силами с коммунистами на мирной демонстрации».

Мало того, автор статьи еще и дал сверхрадужный прогноз: «Берлинская маевка уже показала с полной ясностью, что мы идем навстречу новым серьезнейшим боям, к которым надо не покладая рук готовиться. По всей обстановке берлинская маевка 1929 года имеет всемирно-историческое значение. В Европе вновь повеяло свежим революционным ветром».

Итак, снова прежнее леворадикальное представление о приближении мировой революции с ее безусловной победой. И это в то самое время, когда больше не надеясь на нее, страна приступила к осуществлению пятилетнего плана.

Зиновьеву следовало серьезно задуматься, однако он продолжал жить в своем иллюзорном мирке. Продолжал принимать старых товарищей — таких же леворадикалов — на городской квартире, на даче. А в сентябре поспешил в Сочи. В санаторий ЦИК СССР, куда ему по старой памяти дали путевку.

А там, в Сочи, произошла неожиданная встреча. Прогуливаясь вместе с Федоровым, он внезапно столкнулся с Томским, отдыхавшим в том же санатории. Уже бывший лидер профсоюзов, ставший по воле ПБ председателем Всесоюзного объединения химической промышленности (это-то с его начальным образованием!), поспешил, как и прежде — Бухарин, излить душу хотя бы идейному противнику. Пожаловался, что «правые» оказались после апрельского пленума в крайне тяжелом положении. Поведал: они «решили начать открытую борьбу со Сталиным и его сторонниками, а потому Зиновьев и его группа должны поддержать “правых”, если хотят в дальнейшем участвовать в политической жизни страны».

Наученный недавним горьким опытом, Григорий Евсеевич повел себя уклончиво. Сказал, что ответ сможет дать, только посовещавшись с товарищами. Возвратившись в Москву, действительно пригласил к себе все тех же Бакаева, Евдокимова, Куклина, Федорова, Шарова, некоторых иных, с которыми и решил: предложение Томского категорически отвергнуть599.

В те же дни Зиновьева ждало и более трудное испытание. Ему предстояло, как и всем 1 273 100 коммунистам, пройти «чистку». Освобождение партии от разложившихся, обюрократившихся, примазавшихся элементов, от балласта — тех, кто не участвовал в жизни партии, не исполнял ее поручений.

В ячейке ВКП(б) Центросоюза Григорию Евсеевичу пришлось рассказать о себе все без утайки, о своей работе, о своих ошибках, сомнениях товарищам. Ответить на все их вопросы, даже каверзные, и услышать их решение: может ли он остаться в партии.

Чистку проходить пришлось Григорию Евсеевичу 6 октября 1929 года в ячейке ВКП(б) Центросоюза, в клубе «Красный кооператор», собравшем около полутора тысяч человек. Еще бы, перед ними должен был выступить, покаяться в грехах и, возможно, рассказать о том, о чем они и понятия не имели, сам недавний глава Коминтерна! И не разочаровались.

Зиновьев коротко изложил биографию и почти сразу же перешел к своим минувшим разногласиям с ЦК, что, собственно, от него и ждали. Но стал упирать не столько на ошибки, сколько на свое прозрение.

«После тяжелого периода, — начал он этот раздел своего выступления, — который все мы прошли, совершенно ясно, что генеральная линия партии есть большевистско-ленинская линия, и у меня сейчас нет каких бы то ни было сколько-нибудь существенных разногласий. Я разделяю целиком ее оценку стабилизации капитализма, разделяю целиком ее взгляд на индустриализацию, целиком разделяю установку на работу в деревне, с восторгом смотрю на то, что у нас начинается коренная переделка деревни… Когда мы видим две тракторные станции мощностью в сто тракторов,