Наброски пером (Франция 1940–1944) - Анджей Бобковский

там) возмущен. Даже мне в первый момент показалось, что что-то не так. Долг нормального поляка летать, пока его не собьют во славу родины. Как можно совместить понятие «деньги» с преданностью родине? Американцы правы. Каждый из нас молча признает это, но, не дай бог, вслух. Лицемерие в отношении Польши и Отчизны (с большой О — не меньше) — наше национальное извращение. Отечественное лицемерие толкает нас в местечковость всей нашей культуры, которую, в сущности, никто не понимает. Нас эпатируют чужие писатели, но если наш писатель напишет что-нибудь без упоминания Польши, поляка, мальв и маков, соломенных крыш, полей, служанок, беременностей и абортов (одна из национальных проблем), то он плохой поляк. Как и Конрад, которому пришла в голову отличная идея — писать на английском языке. А не о крышах и мальвах. И несмотря на то что он сделал Польшу более известной, чем даже Сенкевич, все равно Ожешко{34} сочла уместным его отчитать. И даже люди, восхищавшиеся им, всерьез упрекали его в том, что он «не вернулся». Не вернулся, потому что ему больше понравилось в Англии, и каждый человек должен иметь право жить там, где ему больше нравится. Есть и такие, для которых Колюшки или Радом — всё, и я очень их за это уважаю, но есть и те, кто предпочитает бродить по миру и находить в нем больше, чем в Колюшках или в Радоме. И тогда о нем с праведным негодованием говорят: «космополит», то есть почти еврей. А что может быть, говоря между нами, хуже, чем еврей?

26.3.1943

Если бы коммунизм преуспел и сдержал все свои обещания, он бы перестал быть коммунизмом и, следовательно, никогда бы не победил. Весь юмор «научной» идеологии заключается в том, что она обещает невозможное, что до конца дней своих можно «стремиться», «прилагать усилия», бесконечно «идти к…» с миражом на горизонте. И поскольку это недостижимо, далеко, «для будущих поколений», то можно «верить». Это самое главное. Главное — вера, весь фокус в вере. Это детонатор коммунистического патрона. Все дело в детонаторе. Главное — абстракция, без абстракции никуда. Все религии и метафизики, все баночки с опиумом выбросили за дверь, и на их место поставили Eintopfgericht[715] из гашиша, тоже для простых людей. И вера верит. Повесили высоко колбаску и заставляют прыгать. И вера прыгает. Все выше и выше. А когда она подпрыгивает опасно высоко, колбаску подтягивают выше. Дело не в том, чтобы вера допрыгнула до колбаски, а в том, чтобы она прыгала все выше и выше, чтобы прыгала еще и «диалектически». И поэтому мы прыгаем и будем прыгать до конца своих дней, и все в конце концов превратимся в кузнечиков. И только тогда будем счастливы, когда облагороженное человечество диалектически будет полностью «онасекомлено», то есть «инсектировано». И мы будем спариваться и жениться на цикадах (самка кузнечика), и будет — зашибись. Уже радуюсь, но пока не верю.

28.3.1943

Я встал после гриппа и вышел на прогулку. Купил «Парижскую газету» и, читая, медленно шел по авеню Домениль до Венсенского леса. Пока еще неприятный холод и весна не чувствуется. Немного кислая вышла статья, обобщающая результаты зимней кампании в России. Все начинается с того, что wir haben verloren, ABER[716], и после этого aber оказывается, что на самом деле это русские проиграли кампанию и что российское наступление сошло на нет. Это напомнило мне анекдот об одном жиголо, который каждой женщине на танцах предлагал переспать. Отвечая на вопрос, часто ли он получает по морде, он ответил, что да, но «per saldo»[717] перевешивает количество пощечин. Немцы настаивают, что «per saldo» у них преимущество. Кроме того, немцы утверждают, что Англия продалась России, что Америка намерена сделать то же самое, в общем, похоже на то. Помимо военных обзоров, немецкая пресса начинает писать довольно разумные вещи. Но это не имеет значения, потому что пресса немецкая.

1.4.1943

Предположительно, Роммель Африканский уехал из Африки «из-за болезни». Египетская глазная инфекция, то есть насыпали песка. Эвакуировался вовремя. Или его эвакуировали, потому что стал слишком популярным.

3.4.1943

Весна. Внезапно стало тепло, внезапно воробьи стали громче чирикать перед сном, внезапно запахло зеленью и ароматом цветущих яблонь. Как Фауст при звуке колоколов, так и я под влиянием звуков и запахов отогнал в угол мысли и, тихо прошептав: Ich hab schon alles durchstudiert[718], отодвинул в сторону «Луизу Прусскую» Сореля, выбрался из-под завалов Бергсона, Гегеля, Спинозы, Хаксли, Ле Бона{35} и других мудрых трактатов и взял «Даму с камелиями». Достаточно. Что все это по сравнению с маленькой толикой счастья, которую можно уловить в весенний вечер? К тому же с «Дамой с камелиями» на коленях.

Возвращаясь из мэрии, я зашел в бистро на бокал белого вина. Двери бистро распахнуты настежь, и солнечные лучи согревали интерьер после долгого зимнего сна. Мебель, блестящая кофейная машина и даже каменный пол лениво потягивались и дышали теплым воздухом. По залу медленно ходил черный кот, порой присаживался, щурил глаза, снова делал несколько шагов и снова садился, прищурившись. На кончиках его усов вспыхивали радужные огоньки, шерсть блестела. Я погладил его и подумал, что, когда война закончится, у меня будет много кошек. Он выгнул спину, ткнулся головой в мою руку и ушел, чтобы сесть в нескольких шагах от меня. В кошачьей прогулке ощущалось полное блаженство от солнечного света. Вино приобрело другой вкус, потому что в бокале плещется солнце. У стойки сидят болтуны и треплются с хозяином о весне. Они обязательно высадятся. В мэриях уже готовы плакаты, которые будут расклеены сразу после высадки. На плакатах «написано», что все мужчины призывного возраста должны явиться в концлагеря. Si, si, mais oui — j’t’assure — on les a vu, ces affiches…[719] Но меня это не волнует, раз светит солнце и раз мне сейчас хорошо.

Вокруг капли пива ползает муха. Мне хочется ее обнять, жаль, что это невозможно. Столько месяцев не было мух! Она попробовала пива, отодвинулась и с удовольствием потерла передние лапки. Задними она погладила себе крылья, причесалась и пошла пешком к другой луже пива.

По улицам шуршат велосипеды. Женщины в широких юбках сверкают аппетитно окрашенными ногами. Все они стройные, и в любую можно было бы влюбиться на пару часов. «Красивая» хозяйка магазина радио и электротоваров, называемая нами электрокоровой (?), уже надела цветастое платье и тупо смотрит перед собой. Она выставила себя на