Наброски пером (Франция 1940–1944) - Анджей Бобковский

уже ждали наши велосипеды. Мечта. Полностью из дюралюминия, легкие, как пенка, блестящие, как стоматологический кабинет, с отличными переключателями передач для горных дорог, короче говоря, сон. Я радовался, как взрослый. «Как ребенок» — глупое сравнение, у ребенка для реальной радости мозгов не хватает. Мне пришлось подождать, пока стемнеет, чтобы не привозить эту парочку днем в гостиницу, что могло бы вызвать комментарии жильцов, чреватые неприятными последствиями. Сразу написали бы анонимку в полицию, что я занимаюсь махинациями на черном рынке. Я и так, когда прохожу мимо консьержки, стараюсь маневрировать, чтобы она не увидела, что у меня новые ботинки от Боднара за 3000 франков. Надо быть очень осторожным, потому что национальное чувство la jalousie[707] все видит. Консьержка, как сфинкс, лежит весь день у входа и не обременяет вопросами, потому что сама пытается решить загадки новой обуви, новой шубы, шляпы или одежды входящих и выходящих жильцов. А чтобы не слишком напрягаться, каждую загадку она решает одинаково: Il fait du marché noir[708].

К счастью, наши хозяева менее любопытны и не любят консьержку. Поэтому в нашей гостинице царит атмосфера доверия и искренности. У соседа напротив в комнате целый продовольственный магазин, все «громко» слушают лондонские радиопередачи по незарегистрированным радиоприемникам, иногда ночуют гости, не особо желающие регистрироваться, и, наконец, живущие здесь двое полицейских — sont des chics types[709]; они из тех, кто при виде поддельных документов подмигнет и, отдавая их, заговорщицки скажет: «Отлично подделано».

Велосипеды я купил не для того, чтобы на них ездить, а чтобы их иметь. Приберегу их для путешествия по Франции после войны. Я договорился с хозяином, что он спрячет их в подвале. Вечером я доставил их в гостиницу с черного хода, со стороны авеню Домениль. Потом быстро один за другим внес в комнату. Глядя на этих красавцев, мне хотелось танцевать. Я сразу же разложил на столе карту Франции и начал прокладывать будущий маршрут. В тесной комнатке, заставленной двумя велосипедами, наклонился над столом и стал выкрикивать различные магические названия: «Бретань — потом на восток, потому что побережье Атлантического океана до Бордо неинтересное. Обогнем Центральный массив и потом прямо на Биарриц. После Биаррица — Пиренеи…» Бася напоминает мне, что я забыл о замках Луары, но в комнате уже шагу негде ступить. Я нехотя снял колеса и в огромном возбуждении поставил всё в угол. Бася смотрела на меня с улыбкой, полной нежности, как на 10-летнего сына. Даже спросила меня, не собираюсь ли я спать с велосипедами. Альбертин из романа Т. Бернара шепнул мне, что был бы не прочь.

13.3.1943

Велосипеды, тщательно завернутые, как драгоценные мумии, упокоились в саркофаге подвала. Пользуясь случаем, хозяин спрятал и свои новые автомобильные камеры. Теперь так всегда: что-то покупается тайком, что-то прячется втихаря. У каждого есть миллион секретов, и все это имеет невероятную ценность. Ценность абсолютно всего имеет свое очарование при условии, что очарование долго не продлится. Иногда я сажусь в кресло, откладываю книгу и делаю инвентаризацию, блуждая взглядом по комнате, в которой как будто нет ничего особенного. А между прочим, там наверху лежат три пары подметок. Я платил по 100 франков за пару, теперь они уже, наверное, по 150 фр. Под кроватью 10 кг сахара. Я платил по 150 за кило, сейчас уже можно купить по 220, не дешевле. В чемодане под кроватью английские консервы. Это еще из Дюнкерка, исторические. Фермеры закапывали их, а потом продавали. Я покупал по 40 франков за банку, сейчас и за 200 не найти. Ах, эта рыбка в оливковом масле… В другом чемодане шуба Баси. Мы купили ее в прошлом году летом у Андре Бруна. Три новых чемодана, обтянутых пергаментной бумагой, это уже на выезд в какой-нибудь «заповедник свободы». Они были дорогие, но сегодня за любую вещь, оклеенную мраморной бумагой, нужно отдать 500 или 600 франков. Игриво поглядываю на шкаф. Две новые велосипедные покрышки про запас. А над ними, в таинственном мраке, висит жирный окорок, обвитый сухой колбасой. Смотрю сквозь стену на кухню и ныряю в кастрюлю с маслом и смальцем. Полный восторг. Удовлетворенный, усаживаюсь глубже в кресло, открываю Гегеля, которого никак не могу закончить и, наверное, никогда не закончу, и продолжаю читать. Редкий случай интеллектуальной мастурбации. Прерываюсь и думаю, как приятно ИМЕТЬ, что-то иметь, черт возьми. И если что-то случится, чтобы было что-то еще. И поэтому я все чаще думаю о том, чтобы покинуть Европу. Здесь люди так озабочены обеспечением будущих поколений, что в результате нынешние остались ни с чем. Андре Зигфрид в своем великолепном исследовании «Что такое Америка?» пишет: «В Европе, где возможности сузились, безусловно, производить новые богатства сложнее, чем использовать существующие. Так, во всяком случае, представляет себе проблему большинство. Это источник двух европейских соблазнов, характеризующих наши старые страны: с одной стороны — национализм, то есть завоевание и раздел территорий; с другой — революция, то есть раздел или соблазн хотя бы разделить его; разве это не то, что мы видим вокруг?» Тот еще вид. К ним добавились теперь еще и «истинно верные идеологии». Изобретено так много вакцин, но до сих пор не удалось изобрести никакой антиидеологической и антинационалистической вакцины. А потом говорят, что мы живем в век прогресса. Будущая Лига Наций должна сосредоточить все свои усилия на изобретении антиидеологического газа. И как только в какой-то стране начнут испаряться токсичные националистические или идеологические миазмы — бах на них несколько бомб с приятно пахнущим газом! Как вариант для запаха я предлагаю «Шанель № 5». Все мужчины сразу же разойдутся в поисках чего-нибудь подходящего в постель, молодые начнут мечтать о любви, и все будет в порядке.

Вместо морали или этики нас учили идеализму. Весь этот идеализм, а скорее, «идеологизм» людей уже не воспитывает, их дрессируют на идеологиях, и в последнее время это вызывает во мне бурю протеста. Когда-нибудь я лопну. А пока пытаюсь понемногу учиться. Уму непостижимо, в каком невежестве мы росли. Истины с большой буквы, которые могут представлять интересный материал для антикваров, нам подавали и подают как живые и «научные» новинки. И все это на пустой желудок. Если голоден, то проглотишь что угодно, даже идеологию.

Париж охватил психоз «высадки». В любой момент ожидается Débarquement[710]. Подпольные газеты побуждают бежать всех, кого могут отправить на работу в Германию. «Бегите в деревню, прячьтесь, не бойтесь перейти на нелегальное положение, скоро пробьет час освобождения». Париж гудит от